Mara Palpatyne - Deus, ex-machina

Эйден помогла Диту отвести Персефону в кубрик и уложить на койку; тут же ее ранами занялся доктор Иллов. Тем временем Трис, оставшись одна, направилась в помещение, где стоял ужасающй куб с головой капитана. В настоящий момент вышеупомянутая голова криво улыбалась.

– Ты не спал, – не то спросила, не то обвинила Тристана.

– Я бы пожал плечами, если бы они были у меня, – спокойно сказал капитан. – Знаешь, я вообще мало сплю. Авгур говорил, что в мою кровь будет добавляться какое-то вещество, снижающее потребность во сне. Специально, чтобы…

Язон поджал губы. На мгновение его взгляд стал холодным, как глубины ада…

– Я думал, что сойду с ума, но безумие не приходило. Это… я не могу это описать. Настоящий ужас – потерять все, и знать, что это навсегда. Все и навсегда – наверное, самые страшные слова в мире, но мы этого не понимаем, до тех пор, пока нас не коснется их ужасный смысл. И самое кошмарное было то, что я сохранял здравый рассудок все это время…

Язон говорил, а Тристана чувствовала, как все его безнадежность, все отчаянье и обреченность сжимает ее душу стальной клешней. Но в ее сознании было понимание того, что это не с ней, что это пройдет – а каково было ему?

Она по-новому посмотрела на капитана. Ужас сменило изумление – она не понимала, как он пережил это, как вообще такое можно пережить?

Язон словно читал мысли Тристаны:

– Мой дед говорил: "Если нет выхода – выйди через вход". Я всю жизнь жил наперекор обстоятельствам, я шел против ветра, даже если ветер был ураганным. Знаешь, я мог бы достичь изрядных высот и во флоте, и на гражданке, если бы не это. Я искал бури и впутывался в самые неприятные ситуации. Все делал по своей воле и всегда во всем хотел быть первым. Наверное, именно поэтому я нашел в себе силы выстоять. И сначала я заставил себя спать.

Язон прикрыл глаза.

– Я не знаю, какой химией меня пичкает этот дурацкий куб, но заснуть для меня и правда оказалось сложно. Но мое упрямство оказалось сильнее, и через несколько дней, а может, и недель – не знаю, я провалился в тяжелый, полный кошмаров сон.

Но я был рад даже кошмарам. Я заново переживал муки лишения тела, мне хотелось бежать, но бежать было некуда – явь, пожалуй, была еще хуже, чем сон. Не имея возможность никак влиять на явь, я сражался со сном. Кошмар сменялся кошмаром. Мне снилась ужасающая черная тень ока, снилась охваченная страшным пламенем Ойкумена. Но вот пришел тот день, когда я впервые увидел спокойный сон…

Трис, которая присела на пол, слушая капитана, спросила:

– И что было в этом сне?

Язон отвел глаза:

– Ты не поверишь…

Трис кивнула… и покраснела. Это было приятно, хотя и вызывало смущение. Ободренный ее реакцией, Язон продолжил:

– Больше я не видел кошмарных снов… почти. Теперь мне снились странные вещи – например, невероятно высокие деревья, вершины которых нельзя достать рукой; огромные, от края до края, пространства, заполненные водой, по которой плавали дома, похожие на корабли, но намного большие; здания, почему-то возносящиеся вверх, на десятки этажей. А порой сны становились тревожными – я видел какие-то темные коридоры, освещенные мерцающим красным светом, по которым сновали неизвестные мне и неприятные люди.

Иногда я видел Ойкумену – острова и города, крепости и фабрики, шахты и казармы, Храмы и трущобы; боевые корабли и торговые суда. Я видел Империю и Союз, видел Ныряющих, контрабандистов, торговцев, воров, дезертиров…

А потом мне опять приснилась ты.

Трис удивленно посмотрела на капитана. Определенно она занимала в его жизни куда более важное место, чем она могла бы себе представить. Это было необычно.

– Или сначала мне приснилась Эйден? Я не знаю. Мне снились многие люди, знакомые и незнакомые. Но тот сон был необычен; он был тревожный. Ты была на "Безмолвии", а сам фрегат – в самой гуще какого-то сражения. Вы только что приняли торпеду в левую раковину; одна из двух машин отказала, а поскольку ранее вам повредили руль, фрегат принялся описывать циркуляцию, покинув боевой порядок и приближаясь к строю имперских кораблей. Ты…

– …не могла понять, почему встала машина. Я проверила все механизмы двигателя, они были исправны, по ним передавался импульс, но вал пропеллера не вращался, – во взгляде Тристаны явственно читалось изумление. – Это же сражение у Эдипова маяка! Откуда…

– Я бы пожал плечами, если бы они у меня были… – улыбнулся Язон, – я… не знаю, как это назвать, возможно, я сосредоточился на том, чтобы помочь тебе найти неисправность. Тогда я не размышлял, я просто действовал. Тягу руля, разорвавшуюся от попадания, намотало на вал, намертво заклинив его. Я это понял, а потом понял, что и ты поняла это…

Трис вспоминала. Вспоминала как, повинуясь непонятному импульсу, решительно скользнула по дейдвудной трубе на корму, как зашла в ахтерпик и увидела…

– Я захотел , чтобы ты пошла туда. Захотел – потому что я боялся за тебя. "Конечно, – говорил я себе, – это, скорее всего, моя фантазия, но что у меня остается? Сны и фантазии. И если я не могу что-то сделать наяву – мне остается делать это в моем воображении".

– Ты спас нас тогда, – Тристана сразу же поверила в реальность произошедшего. – Наш аэрогатор едва успевал уклоняться от торпед – это было чертовски трудно при отсутствии половины группы движения. Мы уже словили еще две торпеды, и если бы я тогда не устранила неисправность…

Она смотрела на Язона, вновь и вновь переживая произошедшее с ним. Лишиться всего – и не сломаться, не просто не сломаться – найти в себе силы, преодолев тысячи стадий пространства, помочь…

…и не терять присутствия духа.

– Знаешь, иногда я думаю – а может быть, мне все это кажется? Может, вас здесь нет, а я продолжаю находиться на мертвом "Возмездии", грезя… и тогда я до крови закусываю губы. Но даже когда я чувствую боль, червячок сомнений грызет меня. Прибавь к этому накатывающее порой отчаяние – и ты узнаешь, как я живу.

Она хотела сказать, что, если это будет возможно, она сделает все, чтобы у Язона было тело – но вовремя остановилась. Это было нереально; зачем же говорить о том, что невозможно? Вместо этого Трис встала и подошла к кубу.

– Знаешь, – сказала она тихо, – после тебя у меня не было мужчин, и теперь уже не будет – у меня другая любовь. Поэтому, если это тебя утешит, я скажу тебе, что ты был первым, последним и самым лучшим моим мужчиной.

– Боюсь, ты не сумела оценить, – криво усмехнулся капитан, – будь у нас больше вре…

Он не закончил – Тристана неожиданно подалась вперед и коснулась губами его бледных губ.

Она ожидала холодного, лишенного чувств поцелуя, и была удивлена тем, сколь живыми и страстными оказались губы капитана. В этом поцелуе не было даже тени той пронзительной нежности, которая была в поцелуях Эйден. Это была не любовь, это была жажда жизни, жажда чувств, неутоленная и, наверное, неутолимая в принципе… Стремление обладать, несмотря ни на какие обстоятельства.