Дениз Робинс - Солнце сквозь снег

Обе девочки были как будто в полном порядке, учеба шла с обычными подъемами и спадами. Маленькая Джейн подхватила сильный кашель и три дня провела в изоляторе. Барбара, обычно сдержанная и невозмутимая, признавалась во внезапной любви к своей учительнице французского. Тексты писем пестрели словом «мадемуазель» и восклицаниями о том, как «мадемуазель» хороша, и как она восхитительно мила, и как она играет на фортепиано, и как они с Барбарой вместе поют французские песенки. Последние пять или шесть посланий были наполнены подобными дифирамбами в честь молодой француженки. Девочки часто боготворят своих учительниц, но Люсия разволновалась — все-таки в этом чувствовалось что-то нездоровое.

Прочтя письма Барбары, адресованные Элизабет, Люсия с неприятным холодком вспомнила упреки Элисон Роупер. В ней снова ожили прежние сомнения и болезненно зашевелилась совесть. Терзания эти были тем невыносимее, что ради Чарльза ей приходилось притворяться счастливой и довольной, чтобы не расстраивать его.

И вот в результате всех этих переживаний Люсия заболела.

Где-то в середине декабря они с Чарльзом пошли прогуляться по набережной вечером, после ужина. Он любил смотреть, как по Темзе проходят баржи, озаренные огоньками, и снуют туда-обратно маленькие лодки, как густые клубы дыма поднимаются от труб порохового завода. Была ясная звездная ночь, однако дул прохладный восточный ветер. Люсия, несмотря на меховое манто, из-за ослабленности организма сильно продрогла, а к тому времени, когда они вернулись домой, промерзла до костей.

На следующий день у нее поднялась температура, щеки лихорадочно зарделись, и Чарльз, глядя в неестественно блестящие глаза, заставил ее пообещать, что она останется в постели. Он дважды звонил ей с работы, потом прислал фрукты и цветы. Но Люсия, успешно прятавшая от него свои душевные переживания, с физическим недугом справится уже не могла. У нее не было для этого ни сил, ни желания. В результате дело дошло до острого приступа плеврита, а потом началось воспаление легких.

Однажды ночью ее увезли на «скорой помощи» в больницу. Обезумевший от беспокойства Чарльз, которого не пустили в палату, поехал к матери и несколько отчаянных часов всерьез боялся потерять свою избранницу. Он долго сидел у матери в гостиной, в их старом доме в Челси, и все не мог забыть страшного, как маска смерти, лица Люсии, когда ее увозили. Нервно шагая по комнате, он курил одну сигарету за другой и винил во всем случившемся себя.

— Надо было больше о ней заботиться, — бормотал молодой человек. — Нельзя было вести ее гулять в тот вечер на таком ветру. Мне давно следовало обратить внимание, как она похудела за последнее время, и нервы у нее были не в порядке. Но она никогда ни на что не жаловалась, казалась такой живой, красивой, здоровой.

Флоренс Грин смотрела в осунувшееся от горя лицо сына, слушала несвязную речь и жалела его. Она-то прекрасно понимала, в чем причина тяжелого состояния Люсии, и сказала об этом сыну напрямую.

— Люсия разрывает себе сердце из-за детей. С той самой поры, как она их оставила, не перестает от этого страдать — вот тут и надо искать причину ее истощения.

Чарльз остановился и сурово посмотрел на мать:

— Да, я знаю, сначала она очень переживала, и, когда мы были во Франции, у нее случился нервный срыв из-за этого, но мне показалось, что с тех пор она уже успокоилась — в последнее время вообще о них не говорила.

Миссис Грин печально улыбнулась, глядя на сына:

— Ты удивительно наивен, мой мальчик. Я думала, что ты более проницателен. Люсия сильная женщина. И она очень любит тебя. Я наблюдала за ней и сделала кое-какие выводы. Совершенно очевидно, что она вся извелась от тоски по детям, но только держит это в тайне, потому что боится тебя расстроить.

Чарльз покачал головой:

— Ничего не понимаю.

— А что тут понимать, милый мой? Это Любовь, которую всякая женщина испытывает к своим детям, к родным существам, которых она девять месяцев носила в себе, а потом родила на свет с болью и трудом и растила долгие годы. Что тут непонятного?

Он нахмурился:

— Да, я могу себе представить, как женщина относится к своим детям. Но сам я не таков — боюсь, во мне нет сильного отцовского инстинкта.

— О, он у тебя появится, как только ты возьмешь на руки собственного ребенка.

Флоренс Грин отложила свою вышивку. Какое-то время она молча разглядывала усталое, заросшее щетиной лицо единственного сына. На ее лице читались тревога и жалость.

— Милый мой, — сказала она, — для Люсии это было мучительное решение — бросить своих детей ради тебя. Но она понимала, что, если останется с ними и вычеркнет тебя из своей жизни, это будет означать для нее конец. К счастью, мне незнакома ее ситуация, потому что твой отец был настоящим джентльменом, но ничего не поделаешь, такие люди, как Нортон, тоже существуют на свете. Он не давал ей спокойно жить и как-то раз даже ударил ее. И это все решило. В один прекрасный день она от него ушла и потеряла детей.

Лицо Чарльза побагровело от гнева. Он схватился руками за голову.

— Даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне хочется его убить! — проговорил он сквозь зубы.

— Даже я, со своими религиозными взглядами, наверное, не выдержала бы подобных издевательств.

— Я рад, что ты так считаешь, мама. Для меня много значит, что ты прощаешь мою бедную Люсию.

Миссис Грин воткнула иголку в вышивку, над которой трудилась. Взор ее за толстыми стеклами очков заволокло слезами.

— Я не смела говорить с ней о детях, Чарльз, но видела, как она терзается. Мне ее очень жаль. И тебя тоже жаль, мой мальчик, ты еще так молод, полон сил и никогда не переживал подобных трагедий. Естественно, для тебя это большое потрясение.

— Потрясение — это точно, — согласился он, — но все равно я ни на секунду не переставал любить Люсию, даже когда меня раздражала ее привязанность к детям.

— Я уверена, что она довела себя до болезни этими душевными муками. Что ж, теперь главное — решить, что делать дальше.

Чарльз беспомощно пожал плечами.

— Мама, честно говоря, я не знаю. Я, конечно, не слепой и видел, что с ней что-то происходит. Но что я мог поделать?

— Мне очень жаль.

Молодой человек бросил на мать тревожный взгляд:

— Мам, как ты думаешь, Люсия опасно больна?

— По крайней мере, когда я звонила в больницу, врач мне сказал, что положение серьезное.

— Но она ведь не умрет? Боже милостивый, страшно даже подумать об этом! Я не могу остаться без Люсии. Она не должна умереть!

Флоренс Грин отложила свое вышивание.

— Чарльз, дорогой, я не могу тебе сказать, умрет Люсия или нет. В таких случаях все решает кризис — если организм справится, она пойдет на поправку. Но у Люсии помимо пневмонии тяжелое нервное расстройство. Она, видимо, не могла пережить, что на Рождество останется без детей. Вот если бы можно было что-нибудь придумать…