Кимберли Лэнг - Фактор страсти

— Спасибо, Брейди. Это очень много значит для меня. — Эспин сделала шаг к двери.

— Не торопись. Я хочу поговорить и о личной части твоего обвинения, которая перемешалась с частью политической.

— Поверь, я не хочу копаться во всем этом, — тихо проговорила Эспин.

Рана была слишком свежа.

— Но мы должны.

Его сердитый тон разрушил ее намерение не проявлять агрессивность.

— Нет, не должны.

Брейди выругался и, когда она направилась к выходу, схватил ее за руку.

Эспин услышала звяканье, обернулась и увидела, как Брейди, ехидно улыбаясь, вынимает руку из кармана. Ее рот открылся: она увидела у него в руке наручники.

— Ты этого не сделаешь!

Выражение лица Эспин было неподражаемо.

— Нет, сделаю. Я понял, что это замечательный способ заставить кого-нибудь выслушать тебя.

— Это незаконно. Это насильственное удержание.

— Я же не подал на тебя в суд.

— Не я надела тогда наручники.

— Не заставляй меня надевать их на тебя. Сядь. — (Губы Эспин сжались в тоненькую линию.) — Пожалуйста, — добавил Брейди.

Ее глаза метали молнии, но она подошла к столу и села.

Лили не предполагала, как трудно будет убеждать Эспин. Тщательно приготовленная Брейди речь вдруг показалась совершенно бессмысленной. Он сунул наручники в карман, и взгляд Эспин немного смягчился.

— Мне очень жаль, что я не сказал тебе правду о твоем положении. Я слишком долго жил в своем мире и забыл, что кто-то может смотреть на вещи не так, как я. Ты можешь ругать меня за это, как хочешь, сердиться, сколько хочешь. Я это заслужил. Прошлое не вернуть. Но я искренне признаю, что был не прав. — Эспин подняла брови, но ничего не сказала. «Ну, теперь самое трудное». — Я отличаюсь от многих людей, в частности, тем, что не смешиваю личную жизнь ни с чем иным. Когда семья все время на виду, ты невольно учишься выстраивать вокруг себя стену. Мои отношения с тобой не имели никакого отношения к кампании, или политике, или общественному мнению, или чему-то еще. И мне никогда не приходило в голову, что ты, именно ты, усмотришь тут связь, которой я не видел.

Эспин прищурилась:

— Что ты имеешь в виду под «именно ты»?

— Ты с самого начала не хотела, чтобы в штабе или где-либо еще стало известно о наших отношениях. И я решил, что ты разделяешь личное и публичное точно так же, как я.

— Звучит разумно. — Эспин скривила губы, и Брейди заметил, что ее гнев немного ослаб. — Прошу прощения, что связала одно с другим и вышла из себя. — Она сделала глубокий вдох и слабо улыбнулась. — Хорошо, что мы прояснили этот вопрос. — Молодая женщина потерла ладони о джинсы и встала.

— Эспин, не торопись. Я еще не закончил.

— Тогда не мог бы ты перейти к сути дела? Хорошо, что ты можешь бесстрастно об этом говорить, но я так не могу. Ты сделал мне больно, и боль еще не прошла.

— Суть вот в чем, — продолжал он. — Я понимаю, что ты зла на меня. Я это заслужил. Но если тебе больно, значит, тут кроется нечто большее, чем обида на то, что я использовал тебя в политической игре.

Эспин потерла глаза.

— Ладно, к чему тут гордость? — прошептала она и посмотрела ему в глаза. — Я понимаю, что не подхожу тебе.

Это было полной неожиданностью.

— Какого черта? — поинтересовался Брейди.

— Ты — Маршалл. Ты не можешь появиться на публике с кем-то вроде меня.

Разговор вдруг резко свернул не в ту сторону.

— Подожди, подожди…

— Не тревожься. Я горжусь тем, кто я и что я, но… тебе нужна Джекки Кеннеди. Все в порядке, — заверила его Эспин, а Брейди казалось, что его голова вот-вот взорвется. — Просто однажды мне почудилось, что между нами было что-то большее… то есть возможность… Нет, не то.

— Что ты имеешь в виду? — Она не ответила, и Брейди опустился на колено у ее стула. — Эспин!

— Я начала думать, что между нами было что-то большее, чем просто секс. Вина тут моя, не твоя…

Его сердце наконец забилось. Он рассмеялся.

Эспин нахмурилась:

— Я не вижу ничего смешного, Брейди. Я…

Он оборвал ее поцелуем и целовал, пока Эспин не расслабилась.

— У нас есть нечто большее, — заверил ее Брейди.

Ее глаза расширились.

— Правда?

— Ты заставляешь меня видеть все в совершенно ином свете. Я понял, что ты — единственный человек, чье мнение обо мне имеет значение. Я ненавижу себя за то, что сплю один, и впервые в жизни мне одиноко. Ты нужна мне, Эспин. — Губы ее начали дрожать. — Ты не обязана меня прощать, но я прошу дать мне шанс. Мне нужно, чтобы ты вернулась. Без тебя я чувствую себя наполовину мертвым.

Эспин заморгала, и Брейди показалось, что он убедил ее. Но она снова нахмурилась:

— А твоя семья?

— Они будут обожать тебя. Лили, Итан и дед уже в твоей команде. Остальные не заставят себя ждать. Ты неотразима. Я это знаю, потому что хотел отказаться от тебя и не смог. — Он наклонил голову набок. — Возможно, ты не очень их жалуешь…

— Я уверена, что они очень милые люди, но я не об этом.

— А о чем?

— У тебя впереди блистательная карьера. Такая, как я… стала бы для тебя обузой. Тлеющим скандалом, который только и ждет повода разразиться.

— Ты доказала, что такая, как ты, — большая ценность для политической системы. Кроме того, нас, Маршаллов, трудно смутить.

— Это ты сейчас так говоришь.

— Эспин, посмотри на меня. — Брейди дотронулся до ее щеки и почувствовал, что его пальцы стали влажными. — Ты тревожишься о мелочах и совершенно не замечаешь главного. Я люблю тебя.

Эспин задохнулась. В легких закончился воздух. Конечно, она неправильно его поняла. Брейди Маршалл не может влюбиться в такую, как она, — женщину без рода и племени, без положения в обществе, без системы ценностей, аналогичной его системе ценностей. Это просто помрачение ума.

Она любила Брейди очень сильно, но никак не думала, что он может полюбить ее. Лучшее, на что она надеялась, — секс чуть больше чем на пару ночей. Но любовь…

— Ты меня слышишь, Эспин?

— Не уверена. Ты меня любишь?

— Да. Именно это я пытался тебе сказать.

— Ты серьезно?

Брейди поднялся, взял стул, сел, усадил ее к себе на колени и целовал, пока она не задохнулась.

— Я люблю тебя. Яснее трудно сказать. И я был бы тебе благодарен, если бы ты положила конец неопределенности.

— Я никогда не встречала такого ненадежного, столь непохожего на меня и тяжелого в общении человека. Это совершенное безрассудство, но я люблю тебя.

Улыбка Брейди могла бы превратить вековые ледники в теплые озера. И уж точно согрела душу Эспин.

— Слава богу, — пробормотал он и снова поцеловал ее.

Страшный удар грома сотряс здание, и она рассмеялась.

— Это, похоже, доброе знамение.

— Это напоминание о том, что мы сейчас могли бы быть на Мальдивах. — Брейди опять поцеловал ее, на сей раз игриво. — Как быстро ты можешь собраться?