Югетт Бушардо - Обман зрения

А ведь я должна была знать… Раньше я знала, прекрасно знала, что все эти благородные порывы, когда тебе кажется, что ты обновилась душой, что твоя воля стала крепче стали, все эти утренние устремления — начала января или октября (девственно чистый еженедельник, тетради с лекциями без вырванных листов), готовность к любым испытаниям, лишь бы освоить ту целину, что открывается перед тобой… Искренние напутствия отца, стремящегося всячески поддержать столь благородные начинания, мамина улыбка, прячущаяся в уголках губ, мама сомневается в длительности этого порыва… Маленькой девочкой, я часто бывала чересчур сконцентрированной на этом усилии вызвать восхищение, чересчур готовой биться за право быть любимой… И вот этот ноябрь должен был стать началом обновления, новой жизни. День Всех Святых я отмечала, как Новый год, он будет обновлением моих отношений с Рафаэлем…

Прежде всего мне следовало разобраться с рабочим графиком. Более никаких вечерних лекций, занятий и собраний, что заканчиваются так поздно: я должна возвращаться на улицу Майе к такому времени, чтобы мы могли поужинать вместе с Рафаэлем, провести вечер, слушая музыкальные записи; иногда можно пойти прогуляться — почему бы нет? И я должна ясно дать понять моим коллегам, что в ближайшее время я не смогу сопровождать группы иностранных студентов. Я уже очень много работала, и теперь имею право на некоторые послабления.

В Ниме я купила множество книг, посвященных Лангедоку. Я предложила Рафаэлю читать их вслух. Сначала он протестовал, уверяя, что не хочет утруждать меня; я протестовала в свою очередь: я так хочу разделить с ним наши воспоминания. Два, три вечера подряд мы устраивались на диване и погружались в различные южные высказывания, выражения, пытались вместе переводить различные «местные» словечки: «manades» [5] Табун в Камарге. , «abrivado» [6] Абривадо — традиционное развлечение в Камарге, во время которого табунщики собирают стадо быков, его окружают всадники, образующие треугольник. Всадники должны провести стадо по улицам деревни до арены для корриды, так чтобы быки не разбежались. Жители деревни всячески препятствуют продвижению всадников. , «raz-etteurs» [7] Участники корриды к Камарге. , изучали биографию знаменитых «тореро»… Иногда Рафаэль сам читал мне, читал при помощи пальцев — медлительным, монотонным речитативом — новеллы Хемингуэя, посвященные предвоенной Испании. Возможно, мы наконец смогли выстроить нашу и только нашу жизнь?

Я не замечала, что мои усилия войти в мир Рафаэля оставляют где-то за порогом все то, что было накоплено мной к этому времени. Я хотела быть с Рафаэлем, и меня не трогал тот факт, что я могу подрастерять в пути нечто, что мне позволяло жить ранее, правда, жить так плохо.

А ведь я должна была знать… знать, сколь склонен к противоречиям разум Рафаэля. И как бы я ни старалась, я не могла избежать ловушек.

Мы жили у него, потому что, как я уже говорила, он не мог покинуть своей темницы. Я старалась уходить с работы раньше обычного, отказываясь от вечерних посиделок с коллегами, когда затихает бешеный ритм трудового дня, когда радость от непринужденных товарищеских отношений наконец-то выходит на первый план, оттесняя общение по необходимости. Я не задерживалась ни у газетного киоска в метро, ни у книжной лавки, в которой так любила полистать новые книги. По дороге я закупала продукты, необходимые для приготовления домашнего ужина.

И вот я возвращаюсь домой. Я тороплюсь приготовить ужин, целую Рафаэля, занятого изучением партитуры. Сначала отношу продукты на кухню и ставлю воду для овощного супа, затем я открываю книгу рецептов, принесенную из моей собственной квартиры после возвращения из Нима. Я включаю духовку и приступаю к приготовлению флана с черносливом. Высунув голову из кухни, я спрашиваю у Рафаэля, спрашиваю совершенно бездумно:

— У тебя есть весы?

Оставив несыгранным аккорд, Рафаэль переспрашивает с ошеломленным видом:

— Весы?

Действительно нелепый вопрос. Конечно же, миксер тоже отсутствует, и мне приходиться вилкой взбивать тесто в прыгающей по столу салатнице. Я произвожу массу шума, и потому Рафаэль вдруг прекращает свои занятия музыкой и, подойдя ко мне, бросает:

— Когда ты наконец закончишь? Ты уверена, что следует устраивать подобный бедлам?

Его голос глух, в нем дрожит зарождающийся гнев. Он пожимает плечами, возвращается к пианино, со всей силы ударяет по клавишам, извлекая дикую какофонию звуков, и с силой захлопывает крышку.

Струны инструмента возмущенно звенят, им вторят оконные стекла. Я закрываю уши руками, как будто меня оглушил раскат грома. Перед моими глазами возникает образ моего отца, отца в плохом расположении духа, отца, который во время разговора начинает кричать на испуганную маму или на нас, малышей. Мы стараемся укрыться в своих комнатах. Лишь много позднее я осознала, сколь слабо это мужское оружие, и тихо посмеивалась над нелепыми взбрыкиваниями, призванными укрепить авторитет, замаскировать бессилие, невозможность справиться с окружающими. И вот сейчас я снова превратилась в маленькую девочку, безоружную перед грубостью, насилием, несправедливостью.

Я закончила приготовление пирога в полной тишине, боясь звякнуть посудой, стукнуть крышкой духовки или металлической плошкой. Во время ужина Рафаэль попытался загладить свою вину: мы вместе накрыли на стол, он уселся на диван, я на табурет с другой стороны маленького столика. Когда я принесла флан, стоивший мне таких нервов, Рафаэль притянул меня на диван и стал просить прощение, объясняя свой поступок дурным настроением. Он целовал меня, при этом его кисти столь резко сдавили мое запястье, что мне пришлось высвободить левую руку: браслет от часов поранил мне кожу. Когда он уложил меня рядом с собой, я почувствовала, что все его мышцы напряжены, и мне во всех его движениях, в самых нежных ласках чудилась безудержная жестокость и насилие.

Я почувствовала, как жажда насилия зарождается в душе Рафаэля, я почувствовала это, потому что сама переживала подобные мгновения. Насилие не всегда является лишь стремлением подчеркнуть свою силу, чаще всего оно неразрывно связано со вкусом смерти. Я вспоминаю…

Это случилось в летнем лагере в горах: первый опыт жизни в коллективе, к которой я так стремилась, и мои родители согласились на эту поездку, чтобы вознаградить меня за годы отличной учебы… Мне было четырнадцать, возможно пятнадцать лет. Целых три недели я прожила в окружении девочек-подростков, в сопровождении нескольких вожатых, которые и сами были ненамного старше нас. Мы разместились в небольшом загородном доме, амбар которого был переделан в большую общую спальню. Мы вместе ходили в горы, проверяя нашу выдержку и наши страхи на одних и тех же тропах, вместе восхищались одними и теми же ущельями, вместе купались в холодных озерах, вместе вели домашнее хозяйство: чистили овощи, мыли посуду, наливая ключевую воду в выдолбленный ствол поваленного дерева, вместе возносили утренние молитвы, вместе пели песни у вечернего костра, зачастую засиживаясь за полночь… Меж нами царила удивительная атмосфера благожелательности, ведь все мы в обыденной жизни были привязаны к более взрослым людям, и все мы прилагали немыслимые усилия, чтобы заслужить их любовь, их расположение, их похвалу. Здесь же не было ни оценок, ни наказаний, как в повседневной школьной жизни, не было и этих неписанных правил, на которых зиждилась жизнь в семье. Оазис свободы, райский уголок естественности.