Александр Ежов - Преодолей себя

— Вот видишь, у Вилли Бига сын лежит в сырой земле. У тебя — отец. Да и сам можешь погубить себя, как говорят русские, ни за понюшку табаку.

— А что же делать? — спросил солдат.

— Подумай, что делать. Выход один, если хочешь

— Какой же это выход? Может, подскажешь?

— Подскажу. Бросать надо оружие и сдаваться в плен.

— Страшно. Куда пойдешь?

— Я вам укажу путь,— сказал Пауль. — Путь этот самый верный и надежный. Вот листовки вам и пропуска. С этими пропусками вы можете переходить линию фронта и сдаваться в плен. Вас там ждут друзья и соратники, пленные немцы, солдаты и офицеры. Даже сам фельдмаршал Паулюс призывает вас сдаваться русским. Я говорю с вами от имени фронтового комитета «Свободная Германия». Вот берите и читайте.

Пауль начал раздавать солдатам листовки. Некоторые брали с опаской. Это заметила Настя и, чтобы не боялись солдаты, начала их подбадривать:

— Все будет хорошо. Не бойтесь. Мы свои, немцы. Вот видите, не боимся. Через линию фронта перешли. И вы перейдете так же. Только надо удобный момент выбрать. Подходящий, и — туда. Там жизнь. Там спасение.

— Она заметила, как заблестели глаза у Вилли Бига. Да, он хочет жить. Очень хочет! Ведь дома — дети, жена. А путь к ним, к родным, нелегкий, опасный — через огонь и смерть. И самый, может быть, верный путь тот, который подсказывают эти странные немцы, словно бы свалившиеся с Луны. И на самом деле правы они: ведь война проиграна. И зачем их послал Гитлер на эту войну? Для чего? Только для того, чтоб богатели толстосумы, а простые люди умирали на чужой земле. Нет, он, Вилли Биг, понемножку начинает раскрывать глаза и разбираться в событиях, что и как. Война ему не нужна, и умирать он не хочет. И надо как-то выпутываться из дьявольских сетей. А как? Возможно, вот этот немец, сдавшийся в плен русским, правильно говорит. Затем и пришел сюда, чтобы указать путь к спасению. Может быть, это самый верный и безопасный путь.

Так он думал, немецкий солдат Вилли Бит, уже не раз смотревший смерти в глаза и все же оставшийся живым. Он прошел по дорогам войны всем смертям назло, трижды был ранен, валялся в госпиталях, и снова его бросали на передовую, и снова он шел умирать. А для чего ему умирать? Погиб сын, погибли другие молодые парни. А во имя чего они сложили головы, ради каких целей? Чтобы убивать себе подобных, таких же молодых, начинающих только жить. Нет, нет! Он, Вилли Биг, уже по горло сыт этой всепожирающей бойней. Он не хочет больше воевать и подумает, как дальше поступить. Он обязательно подумает.

О чем думает Курт Мюклих, этот верзила? Какие у него мысли в голове? Настя смотрела на него и видела, что он о чем-то задумался. Он тоже не хочет умирать. Ведь такой молодой! У него еще все впереди — целая жизнь! Какое он примет решение? И она спросила:

— Ну как, Курт, хочешь жить?

— Каждый человек хочет жить,— ответил он,— и я в том числе. Второй год на фронте.

— Второй, говоришь? И не погиб?

— Цел пока. Был ранен в руку. Недавно выписался из госпиталя. Теперь опять на фронт.

— И не страшно тебе?

— Бывает и страшно.

— А если убьют?

— Нет, умирать не хочу.

— Так что же делать, солдат? Выход у тебя один — бросить оружие. Не воевать.

Солдаты загалдели, читая листовки. Одни были готовы сейчас же сложить оружие и сдаваться в плен. Они не хотели воевать. Другие проявляли нерешительность. Всем, как поняла Настя, надоела война, ненужная простому солдату.

— Вот сложим оружие, сдадимся — и что получится?— кипятился низкорослый солдатик с черными усиками, этакий крепыш на твердых коротких ногах.— Что получится? Русские займут Германию, захватят наши земли, поработят...

— Все это бредни Гитлера,— вмешался в разговор Пауль. — Фашисты обманывали нас в начале войны, так они своей злобной пропагандой продолжают обманывать вас и сейчас. Наоборот, Германия будет свободной, свободной для всех людей, а фашистские палачи, разумеется, будут наказаны. Судить будут тех, кто развязал бессмысленную войну. А для вас, солдаты, путь открыт. И путь этот самый верный.

— Да что там, он правильно говорит! Бросаем оружие!

— Веди нас, солдат! Ты дорогу знаешь!

— А те, кто не хочет, пусть остаются...

— Мы согласны. Идем за тобой, Пауль! Мы верим тебе!

Солдаты возбужденно галдели, перебивая друг друга. Бросали к ногам Пауля карабины и автоматы. Настя поняла, что все они хотят жить, всем надоела война, все хотят вернуться домой, к матерям, детям, женам.

— Долой Гитлера! — кто-то крикнул громко и отчетливо.— Мы хотим мира и жить в мире со всеми народами!

Пауль поднял руку, громко крикнул:

— Товарищи, тише! Успокойтесь! Митинговать хватит. Решим так: сдаваться в плен будете с оружием, автомашину взорвем. Поведу вас к тому ближнему лесу, ночью перейдем фронт. Согласны?

— Веди, солдат! Согласны! Хватит, отвоевались!

Солдаты построились. Впереди шел Пауль. Колонну замыкала Настя. Она шла по проторенным следам и думала: «Навоевались, никто не остался, все пошли. Значит, плохи дела у Гитлера, когда солдаты по первому призыву стали бросать оружие. Вот так бы везде, побольше бы таких агитаторов, как Пауль. Славный парень! И, конечно, жаль ему немецких солдат, все еще обманутых. Теперь уж многие понимают, что война проиграна, что чем дольше она будет продолжаться, тем хуже для простого солдата, тем больше будет напрасных жертв. Давай, давай, Пауль, действуй! Я тебе помогу в этом благородном и святом деле. Мы с тобой на правильном пути».

Они шли к ближнему лесу. Снег был неглубок, так что идти было нетрудно. Морозец

слегка кусался, солдаты прикрывали уши ладонями, шли быстро, словно

торопились домой на побывку, но каждый знал, что дорога к родному очагу еще бесконечно долга…

...Настя вспомнила утро сорок первого года. Было обычное утро — с серебристой печалью лугов и полей, с соловьиной трелью в прибрежных ивняковых зарослях, с задумчивым лесом, с яркой зарей в полнеба — все казалось мирным и незыблемым, но там, на западе, уже зарождалась и разрасталась война...

Вспомнила Федора, вспомнила тот день, когда прощалась. «Федя, Федя! Нет тебя в живых. Ужели нет? А может, живой?» — думала так, и становилось страшно: сердцем ее завладел другой человек. И как это ни странно, не русский, не советский, а пришедший оттуда, из того враждебного лагеря, и ставший ее товарищем и другом в опасной борьбе.

И разрасталось в ней беспокойное чувство к этому немцу. Когда оно дало свой первый толчок — она и сама уже не припомнит: то ли в тот день, когда впервые увидела Пауля, или на другой, или на третий... Это чувство росло изо дня в день, перерастало во что-то волнующее, радостное, возвышенное; она понимала, что это такое, хотела подавить это чувство — и не могла. «Ведь с той, другой стороны пришел и ворвался сюда словно хозяин, чужой, совсем чужой,— внушала она себе, — а возможно, и не чужой, такой же, как все люди, товарищ и друг». Она уже любила его и очень боялась этой любви.