Галина Гилевская - Обжигающая страсть

— В Таллинн? — Кравцов будто споткнулся обо что-то и замер на пороге квартиры. Тень пробежала по лицу, когда он вспомнил об их поездке.

— Ну, да, в Таллинн… Я же тебе говорила, что это у них серьезно! — Светлана Васильевна, заметив перемену в настроении мужа, истолковала ее по-своему.

— По-моему, люди ездят в подобные вояжи только с одной целью, — язвительно начала дочка, но мать не позволила ей продолжать.

— Спасибо, Наташа, догадываемся.

— Сказать тебе, с какой? — не унималась дочь.

— Нам не нужно этого знать, — изменившимся внезапно голосом отрезал Кравцов. Он взялся за ручки дверей, но обиженный возглас дочки заставил его обернуться:

— Ты что, уже убегаешь?

— Да, машина, наверное, уже ждет.

— Не поцеловав меня на прощание?

— Обязательно поцелую!

Кравцов чмокнул дочь несколько раз в щечки, приобнял за плечи жену и решительно направился к двери:

— Пока! Через неделю вернусь. Звонить обязуюсь каждый божий день.

Минск встретил делегацию из России потрясающе приветливо.

Кравцов уже забыл, когда последний раз так, с воем сирен и миганием проблесковых маячков на патрульных «Фордах», проезжал по городским улицам, не снижая скорости на светофорах.

Дорога из аэропорта в двадцати километрах от города до гостиницы «Беларусь» в самом центре столицы заняла у кортежа из девяти автомобилей всего-то двадцать минут. И на каждом более-менее крупном перекрестке зеленый свет их кавалькаде обеспечивали патрульные машины ГАИ, возле которых с достоинством прогуливались милиционеры в необычной, болотно-зеленой форме с белыми ремнями и портупеями.

Из номера «люкс» на одиннадцатом этаже Кравцову открывался великолепный вид на реку и город. Этот участок столицы Беларуси как нельзя лучше олицетворял облик Минска: города древнего и молодого. Левый берег, так называемое Троицкое предместье, тщательно и с любовью отреставрированный, как будто сошедший со средневековой гравюры, радовал глаз островерхими черепичными крышами. Правый, застроенный многоэтажками и зданиями самой современной архитектуры, тоже был несомненно европейским. Но этот город был из Европы современной, нынешней.

Отель, конечно же, уступал «Хилтону» или «Мариотту», но для гостиницы постсоветской эпохи был совсем неплох — уютный номер, несколько баров, рестораны на первом и последнем этажах, конференц-зал и великое множество магазинчиков, преимущественно валютных.

Чиновник из аппарата штаб-квартиры СНГ сообщил им еще в аэропорту, что их делегация прибыла второй, на час позже узбекской. Остальные участники должны прилететь к вечеру и на следующее утро, в воскресенье. Возможно также, отметил парень, во встрече примут участие делегации стран Балтии. Предварительная договоренность уже есть, и в штаб-квартире с минуты на минуту ждут официального подтверждения.

— А пока, уважаемые господа, — добавил он уже в холле гостиницы, после оформления всех формальностей с заселением россиян, — у вас масса свободного времени до понедельника. Начало встречи, как вы знаете, в одиннадцать часов, к гостинице будет подан транспорт в десять тридцать. На завтра у нас запланирована экскурсионная поездка по городу, и будет автобус для желающих посетить Хатынь и Курган Славы. Отправление — в одиннадцать часов. Я вас буду ждать у автобуса… Желаю вам, господа, приятно провести время в нашем городе! Да, кстати, пункты обмена валюты есть и здесь, и в отеле, и в городе, через каждые пятьдесят метров.

С этими словами он оставил их, и члены российской делегации разбрелись по своим номерам распаковывать вещи.

Степан Николаевич поднялся в номер, включил телевизор и тупо уставился в экран, пытаясь вникнуть в смысл какой-то очень уж публицистической программы «Останкино».

Вернее, вникать в ее смысл он и не пытался. Из головы у Кравцова ни на секунду не исчезал образ Лолиты.

Еще в самолете он ловил себя на мысли, что злится и раздражается из-за каждой мелочи: ему до смерти надоел болтливый сосед из комитета по культуре, ему ужасно не понравился надменный тон стюардессы, предлагавшей напитки, его почему-то совершенно завел тот паренек из органов СНГ, который встречал их в аэропорту.

И именно сейчас Кравцов понял, что виной всему был Макар. Макар, его сын, который позволил себе уехать в Таллинн с Лолитой. С собственной невестой. И со сказкой его, Кравцова-старшего.

Это была ревность. Элементарная пошлая ревность. Она родилась вдруг там, в прихожей его квартиры, и больше не оставляла его ни на секунду. Она не давала Кравцову сосредоточиться. Она не позволяла ему думать ни о чем другом, кроме как о Лолите. Об этом светловолосом чуде, которое сейчас, возможно, лежит в объятиях другого. Его сына.

Он не мог об этом думать спокойно.

Он не мог допустить этого даже в мыслях.

Степан Николаевич не на шутку разволновался. Он выключил телевизор, набросил пиджак и спустился вниз, в бар.

— О, Степан Николаевич, — окликнул его из-за стойки Галашев, тот господин из комитета по культуре, с которым они сидели в креслах самолета. Он уже устроился на высокой банкетке, судя по парочке пустых рюмок, довольно основательно и успел почувствовать себя здесь, как рыба в воде. — Я уж подумал, что вы где-нибудь в городе. Наши почти все подались побродить по Минску… Кстати, рекомендую попросить коньячку — здесь у них он совершенно настоящий, как до перестройки…

— Правда?

— А я когда-нибудь врал? — пьяно попробовал возмутиться Галашев и тут же обратился к бармену: — Любезный, для моего друга пятьдесят граммов, пожалуйста!

Кравцов вскарабкался на соседнюю банкетку и с удовольствием опрокинул в себя рюмку солнечной жидкости. Коньяк приятным завораживающим теплом разлился по телу, буквально на глазах прибавляя бодрости и решительности.

— Закусывай, Степан Николаевич, — протянул ему Галашев тарелочку с нарезанным лимоном.

— Спасибо… Давно вы тут сидите, Александр Григорьевич?

— А почти сразу, как устроились, я — сюда. Знаете ли, плоховато я эти самолеты переношу, обязательно надо подкрепиться после полета, — засмеялся тот, кивнув на пустую рюмку перед собой.

— Что ж, коньяк, видимо, действительно великолепное лекарство, — Степан Николаевич попросил бармена снова наполнить рюмку и взял кусочек лимона. — Ой, подождите, я же еще не поменял рубли…

— Степан Николаевич, дорогой! Чувствуй себя, как в Москве. Он с удовольствием берет любые тугрики. Не знаю, правда, по какому курсу, но получается, вроде, по-человечески!

Кравцов все же вытянул на всякий случай пару десятитысячных бумажек, и бармен моментально отреагировал, выставив прямо на стойку чуть початую бутылочку «Лучезарного».