Галина Гилевская - Обжигающая страсть

— Все в порядке, мама. Все хорошо!

В этот момент Макар вдруг увидел, что слезы наворачиваются и на глаза его матери, а рядом уже начинала хлюпать носом Наташка. Макар закричал:

— Женщины, вот этого я уже не вынесу! Перестаньте, прошу вас! В конце-то концов, вы что, совсем забыли, зачем мы здесь собрались? У нас сегодня праздник! Мы будем пить шампанское или нет?!

Общими усилиями женский коллективный плач был прекращен, и остаток вечера, особенно когда появился Кравцов-старший, прошел замечательно. Отец Лолиты заглянуть в «Черный аист» так и не сумел…

Степан Николаевич получил коллективное задание проводить госпожу Хельгу домой и, учитывая поздний час, решил воспользоваться такси.

Они сидели рядом на заднем сиденье и некоторое время молчали, пока, наконец, тишину не нарушила мать Лолиты:

— Мне показалось, что вашей жене я не слишком понравилась. Не так ли?.. Все было действительно ужасно!

— Нет-нет, что вы! Нам было очень приятно с вами познакомиться, Хельга.

— Но… Вы, наверное, понимаете, что это такой шанс для Лолиты: наконец-то с Макаром она может начать новую жизнь, стать счастливой. Было бы очень плохо, если бы что-нибудь ей помешало…

Она смотрела прямо ему в глаза, и Степан Николаевич почувствовал, что у него неприятно засосало под ложечкой: глаза Хельги как будто пронизывали его, проникая куда-то в самую глубину души. Он не выдержал и отвел взор.

— Я не понимаю, о чем вы говорите…

Она помолчала, а затем довольно жестко произнесла:

— Я думаю, понимаете. Я все время наблюдала за вами, вы уж извините! Вы не можете даже просто посмотреть на нее… Вы должны уйти с дороги, Степан Николаевич! Вы не можете им мешать, не имеете права!.. Я прошу вас! Пожалуйста!

Он молчал, и она тоже не проронила больше ни слова.

Лишь у самого дома Парксов, когда Кравцов попытался услужливо помочь ей справиться с дверцей «Волги», она тихо сказала:

— Степан Николаевич, извините, я не буду больше об этом говорить, но все-таки прислушайтесь к моим словам. Я вас прошу.

Макар выпил, в нарушение всех своих правил, довольно много, а потому вел машину медленно и аккуратно.

Он отвез мать и сестру домой, а затем вместе с Лолитой они поехали к нему, в его маленькую квартирку.

Всю дорогу они молчали, и тишина в салоне автомобиля нарушалась только грохотом и звоном «Металлики» — из всего набора дисков Макар сегодня выбрал самое тяжелое, что только нашел…

После того вечера в ресторане в душе Степана Николаевича что-то изменилось.

Он более не мог думать о Лолите как о любимой женщине. Он вообще не мог о ней спокойно думать. Иногда невзначай вспоминая ее голос и ее глаза, ее волосы и ямочки на щеках он вздрагивал и озирался — он чувствовал себя так, будто его вот-вот застанут за самым непристойным занятием, какое только может существовать.

Он теперь сам боялся и стеснялся своих мыслей. Он всячески избегал не только контактов с девушкой, но даже воспоминаний о ней.

Кравцов испытывал паталогическое чувство вины перед женой, сыном и дочерью. Теперь он рано возвращался с работы, не желая задерживаться ни под каким предлогом позже семи вечера. Он старательно и регулярно проверял уроки у Наташки, подолгу беседовал с ней вечерами о моде, о музыке, о мальчишках и о политике. Он сам искал домашнюю работу, с настойчивостью пытаясь помочь Светлане Васильевне в стирке, уборке и готовке. Вершиной его мучений в области кулинарии стал обгоревший и совершенно не поднявшийся кекс, который он попытался испечь как-то раз в субботу. После этого инцидента, кстати, Кравцов оставил все попытки улучшить свое кулинарное мастерство и занимался закупками в магазинах уже готовых продуктов, — тех, какие, на его взгляд, могли понравиться его девчонкам, Свете и Наташке.

Он все время думал о Макаре и с жадностью ловил каждую строчку, написанную им в его газете, радовался, когда оценки и прогнозы Макара совпадали с его собственными, и гордился, что его сын так успешно и быстро входит в лучшую когорту политических журналистов страны.

Вместе с тем самого Макара он почему-то избегал. Иногда по вечерам, после прочтения газет, ему до боли хотелось поговорить с сыном, но, набрав первые две-три цифры его домашнего номера, Кравцов в сомнении вешал трубку.

Он толком не понимал, что именно на него подействовало, но зато знал точно, что после того памятного вечера не мог более рассматривать Лолиту как объект своих сексуальных желаний. То ли вступило в силу внутреннее табу, которое не позволяло любить без пяти минут жену сына, то ли оказали эффект слова Хельги, то ли у него появился новый взгляд на Лолиту и ее поведение, но на тайных отношениях с девушкой Кравцов решил поставить крест.

Он долго думал, как лучше сообщить ей об этом. Каждое утро он просыпался и каждый вечер засыпал с мыслью о том, каким именно образом с честью для себя и без обиды для Лолиты выйти из игры.

А по ночам ему снилась улыбка Литы…

Дума, конечно же, учреждение крайне загадочное — и по логике своих действий и принимаемых решений, и по графику своей работы. Но такого поворота событий не мог предвидеть, кажется, даже наилучший из астрологов — в первую неделю сентября здание высшего законодательного собрания России опустело совершенно. Думцы, кто под каким-либо предлогом, а кто и без предлога, вдруг поголовно решили на всю катушку использовать дни уходящего лета и целыми косяками подались на юг, к морю, чтобы вкусить прелести бархатного сезона.

Работа в Думе стала. Не было и речи о проведении пленарных заседаний палат. Невозможно было качественно работать даже в комитетах и комиссиях. По коридорам огромного здания вяло бродили эксперты и помощники, референты и секретари, честно отрабатывающие свои оклады с положенных девяти утра до нормированных шести вечера.

Руководящие работники, вроде Кравцова, и немногие добросовестные депутаты старательно и настойчиво пытались выдержать какие-то графики работы — прохождения документов, выработки проектов, но, то и дело сталкиваясь с отсутствием нужного человека или с задержкой необходимой справки, быстро успокаивались, с радостью давая себе передышку в том бешеном темпе жизни, который задавала столь ответственная и сложная государственная служба.

Степан Николаевич не любил расслабляться. Но даже на него вдруг подействовала атмосфера сонного царства, царившая в последние дни в парламенте. Он внезапно почувствовал, что совершенно не страдает от отсутствия работы, и даже с радостью предавался временному ничегонеделанию, попивая кофе и покуривая в своем кабинете…

В тот день он с утра просмотрел свежую почту и пробежал по диагонали газеты, затем попробовал читать какую-то докладную записку, но это занятие очень быстро ему наскучило.