Галина Гилевская - Обжигающая страсть

Последними стали заходить коллеги-депутаты, члены Комитета, которых Кравцов тоже вызвал на внеочередное заседание. Кое-кто пытался делать недовольный вид — мол, занятого человека от работы отрывают, — но, разглядев сурово сдвинутые брови Кравцова, смиренно занимал свое место.

— Степан Николаевич, я вам понадоблюсь? — не выдержал все же кто-то из думцев, но моментально осекся, услышав в ответ:

— А вы как думаете? Если назначено заседание комитета со всеми работающими здесь людьми, почему это не должно касаться вас? Вы что, сложили свои полномочия?

— Нет, что вы, я просто так… — промямлил бедолага и, заняв свое место, шепотом спросил у соседа: — Чего это с ним сегодня?

— Как в том анекдоте — жена не дала, а соседка заболела, — прошептал тот в ответ, и оба засмеялись, довольные своей мелкой местью.

В десять тридцать Кравцов встал и вышел к маленькой трибунке, установленной во главе длинного стола заседаний. В руках он держал толстую пачку отксерокопированных документов.

— Вы знаете, что я об этом думаю? — Степан Николаевич поднял пачку повыше и потряс ею в воздухе, подчеркнуто брезгливо держа ее двумя пальцами.

— Господа, прежде чем мы начнем, я от имени группы экспертов хотел бы извиниться, — начал руководитель группы, маленький толстячок Рубинчик, которому очень нравилась его работа. — У нас просто не хватило времени…

Но Кравцов даже не пытался слушать, и Рубинчику пришлось сесть на свое место.

— Это вроде бы самые готовые документы — последний вариант, который наш комитет будет выносить на голосование Думы. Я надеюсь, никому из здесь присутствующих не нужно объяснять, что такое проблема беженцев для сегодняшней России. Я думаю, что никому из присутствующих не надо объяснять и того, что именно от нашего комитета ждут выработки приемлемых вариантов и успешного разрешения этой непростой задачи.

Кравцов обвел глазами присутствующих.

— И я думаю, что никому не нужно объяснять, что в отсутствие председателя комитета его обязанности выполняю я, его заместитель. И отвечаю за каждую бумажку, прошедшую через наш комитет! — Степан Николаевич почти театрально возвысил голос, подчеркивая драматизм ситуации.

Он снова двумя пальцами поднял злосчастные документы:

— И вот это — наш окончательный вариант?! Это — позиция комитета?! Да? Тут полно фактических ошибок! Тут через одну — ошибочные цифры, расчеты и прогнозы!..

Он налил себе минералки и выпил, пытаясь сдержать все более нарастающее в нем глухое раздражение против этих людей.

— Но что меня по-настоящему злит, так это следующее: именно мне придется вставать в парламенте и, поскольку вы меня ввели неправильно в курс дела и подготовили неточные расчеты, — я, именно я, рискую своим положением, своей репутацией… Вы работаете здесь, вас никто не видит… Мол, простите, господин зампредседателя, мы немножко ошиблись, у нас было мало времени… А я? Я ведь буду стоять за трибуной!.. Если бы не заметил, чего вы здесь накрутили, если бы не так внимательно относился к цифрам… Я мог бы стать посмешищем для всей России! Вы это понимаете?

— Да, господин Кравцов… — снова начал было Рубинчик и снова осекся, остановленный его взглядом.

— Вы сделаете новые расчеты, которые действительно отвечали бы нашим предложениям и действительно обосновывали бы наши прогнозы, господа?

— Да, Степан Николаевич, — ответил за всех перепуганный Рубинчик.

— Сколько вам понадобится времени?

— Уже почти все готово — мы продолжали работать… Мы просим еще один день. Завтра к десяти все будет готово, — Рубинчик заметно волновался, потому что, как он предчувствовал, именно его группа допустила самые грубые ошибки.

— Ладно, на этом все. Завтра в двенадцать, после того, как я ознакомлюсь с новым вариантом вашего творчества, — Степан Николаевич кивнул в сторону Рубинчика, — совещание пройдет в таком же составе. Всех приглашаю быть.

Народ расходился от Кравцова, с трудом переводя дух и растерянно покачивая головами…

Маша твердо знала, что у Кравцова что-то случилось дома — таким своего шефа она не видела еще никогда…

Кравцов в этот день вернулся домой пораньше и, застав дома только дочь, обрадовался. Именно этого он и хотел.

Он вошел в комнату.

Наташка, сидя за столом, что-то переписывала из учебника, одновременно слушая через наушники музыку и подергивая в такт ногой. Его прихода она даже и не услышала.

Он улыбнулся, глядя на нее, и плавно убрал громкость поворотом ручки на усилителе.

Наташка оглянулась и, увидев отца, тут же сбросила наушники с головы.

— Папка, да я ничего серьезного не делаю. Так, переписать кое-что надо, а под музыку веселее, — начала оправдываться дочка, зная, как строго подходил отец к приготовлению уроков и вообще к их с Макаром (когда тот еще был студентом) учебе.

— Ладно, ладно, Юлий ты мой Цезарь… — проворчал отец. Он прошел в глубь комнаты и уселся на кровать дочки, глядя ей прямо в глаза.

«Что она знает? Что она чувствует? Сказала ли кому?»

Эти вопросы не давали ему покоя вот уже вторые сутки.

— А мама где? — его голос прозвучал совершенно неестественно, но Кравцов просто не знал, с чего начать.

— Не знаю. С работы еще не пришла, ей, вроде, еще рано. А что-нибудь случилось?

— Нет-нет, я просто так спросил…

Он снова помолчал и опустил глаза.

— Послушай, Наташка, мне нужно с тобой поговорить…

— Да?

— Когда я увидел тебя на даче, тогда, на лестнице, ночью… Помнишь?

Дочка молча кивнула, не сводя с него глаз.

— Ну, в общем… Мне нужно было поговорить с Лолитой. Понимаешь? Видишь ли, мама немножко расстроена, ты, наверное, тоже это заметила. И… И я пытался как-то примирить всех…

Он замолчал, не представляя, что добавить к сказанному, а Наташка тоже сидела молча, глядя на него, и Степан Николаевич вдруг почувствовал, что не знает, куда деть руки.

— Да, папа, я все понимаю, — нарушила дочь тишину, и у Кравцова-старшего будто камень с плеч упал. Он вдруг почувствовал огромное облегчение: он понял, что дочка никому ничего не сказала. И еще он понял, что даже если она и подумала что-то в ту ночь, то попробует разобраться во всем сама, не прибегая к помощи посторонних и никого не осуждая априори.

Он с благодарностью взглянул на нее, но дочка уже сидела, отвернувшись к книжке:

— Папа, извини, но мне нужно работать.

— Да-да, конечно, я пойду.

Он вышел почти что на цыпочках и очень аккуратно притворил за собой дверь…

Лолита не нашла в себе сил встретиться с Макаром в понедельник, и, сославшись на головную боль, перенесла ближайшее свидание на десять утра вторника, того дня, когда, по их договоренности, они должны были подать заявление.