Раиса Рябцева - Влюбить в себя

— Слава богу, — выдохнул Никита.

— Зато сейчас я покажу, на что способна эта машина. У нее есть режим форсированного двигателя. Настя, пристегни-ка ремень.

«Опель-сенатор», взревев мотором, рванул по прямой, как стрела, дороге, и Настя почувствовала, как ее вдавливает в кресло.

— Да, это просто здорово, — пробормотал сзади Никита.

Деревья за окнами замелькали с такой скоростью, что Настя закрыла глаза. Она испытывала настоящий восторг от этого полета над дорогой.

К вечеру дача была полна гостей. Запольский с гордостью водил их по просторным комнатам, в которых пахло сырым деревом.

— Между прочим, — с гордостью говорил он, — одно время эту дачу снимал сам Александр Блок.

Когда Настя с Никитой остались наедине, Настя обратила внимание, что Шилов был как-то неестественно напряжен.

— Да что с тобой, Никита? Успокойся. Пойди познакомься с кем-нибудь, поговори. Глянь, как здесь здорово. Простор, чистый воздух.

— Да, я вижу, как здесь здорово, — кисло отвечал Никита, — но мне от этого не легче.

Во дворе, усаженном голубыми елями, поставили мангал и начали жарить шашлыки. Гости, попивая вино, болтали о том, о сем, звенела гитара, отовсюду доносились женский смех, табачный дым клубами поднимался вверх.

Настя подошла к Никите, который держался в стороне и сунула ему в руки стакан с вином.

— Выпей. Может, наконец, расслабишься. Между прочим, Авенир познакомил меня с массой интересных людей.

— Ну, не знаю, — хмуро ответил Шилов, глотнув вина, — я что-то никого не заметил.

— Смотри, — показала Настя, — видишь, вот в том дальнем углу седой мужчина в свитере? Это Викторов, он написал пьесу «Три стрелы».

— Тоже мне, — хмыкнул Шилов, — великий драматург. Ну, написал пару пьес, получил литпремию.

— А вон там Вадим Шефнер.

Это имя тоже не произвело на Никиту никакого впечатления.

— Кто такой Шефнер? Что это за фамилия такая? — брезгливо произнес он. — Автор псевдофилософских романов.

Настя вытаращила глаза.

— Ну, если Шефнер для тебя не писатель, то не знаю, кто тебе нужен.

— Ладно, ладно, — смилостивился Шилов, — собралась тут пара писателей, и что, я должен перед ними польку плясать?

— Никита, я не понимаю, что происходит. Ты отгородился от всех, заковал себя в броню презрения и снисходительности. Посмотри на Авенира, он держится с ними со всеми так, как будто они его давние друзья.

— А твой Запольский, вообще, дерьмо, — резко ответил Никита, помрачнев. — Это он отгородился от всех забором из писателей и драматургов. Знаешь, что он мне недавно сказал? Он, видите ли, тоже хочет писать пьесы, только ему не хватает дисциплины. Да он просто бездарь, таланта у него нет, а не дисциплины. Моя пьеса ему, видите ли, неинтересна. Хоть бы сам попробовал что-нибудь написать.

— Ты несправедлив. Даже не знаю, что в тебе говорит — уязвленное самолюбие или ревность.

— Ничего подобного, — отрезал Никита. — Мне просто неинтересны эти люди. Вот если б здесь собрались писатели-классики, тогда другое дело. А так…

— Значит, те, кто здесь собрались, для тебя не авторитеты?

— Ни в коей мере, — безапелляционно заявил Шилов. — Все, что они сделали, было давно. Тогда и мерки были другие. Все они учились говорить эзоповым языком и никто никогда не называл правду правдой. Я не такой, я пишу по-другому. Сейчас нужно смотреть на жизнь прямо и называть вещи своими именами. А эти все такие претенциозные и пресные, что мне с ними совершенно неинтересно.

— Но все-таки, пойди с кем-нибудь поговори. Вот же Шефнер рядом с тобой.

— А о чем я буду с ним говорить?

— Не знаю, — пожала плечами Анастасия, — спроси у него совета.

— Какого совета? Что это тебе взбрело в голову? Подумай сама, как я буду выглядеть? Приставать к Шефнеру, просить его благосклонности. Нет, я не знаю…

— Но ведь ты — начинающий драматург. Неужели тебе не о чем с ним поговорить?

— Да ну его, — коротко ответил Никита и отвернулся.

— Не хочешь, не надо, я сама с ним поговорю. Только потом не жалуйся, что тебя не замечают.

Настя направилась к известному писателю, а Никита задержался. К нему немедленно подошел какой-то слащавый тип и, теребя Шилова за пуговицу, стал заглядывать ему в глаза и рассказывать ему о том, как мучительно мужское одиночество. Никите тут же показалось, что общение с Вадимом Шефнером гораздо предпочтительнее, и он уже без особых колебаний направился следом за Настей, оставив своего собеседника в недоумении.

— Знаете, — говорил тем временем известный писатель Анастасии, — часто люди приносят свои вещи и говорят с такой как бы небрежностью: «Прочтите»; а на самом деле все они хотят услышать только одно: «Мне очень нравится».

— Но ведь каждый начинающий писатель хочет услышать одобрение, иначе он бросит свое занятие и будет делать что-нибудь другое.

— Часто так и должно быть. Если нет таланта, то зачем мучить себя и других?

— А если талант есть, и все об этом говорят? Но человек просто… стесняется, что ли?

— На месте женщины, — хитро улыбнувшись, сказал Шефнер, — я бы поступил проще. Вам необязательно читать то, что он пишет, нужно просто говорить ему, что это хорошо. Мужчине важно знать, что его любят.

Именно в этот момент к ним подошел Никита. Настя представила его и тут же ретировалась, чтобы не смущать Никиту своим присутствием. Она присоединилась к соседней компании, искоса поглядывая на Никиту.

— Э… — растерянно глядя на Шефнера, сказал он, — я… давно заметил то, что вы здесь, и вот решил поговорить… э…

Потом он умолк, бессмысленно глядя на полупустой стакан.

— Вы, конечно, известный человек… наверное, очень занятой… Я, конечно, читал ваши книги… это очень хорошо написано…

На лице Шефнера отразилось выражение безграничной скуки. Он просто не понимал, чего от него хочет этот рыжеволосый молодой человек.

— Э… я тоже пишу. Я написал одну пьесу…

Его собеседник, наконец, не выдержал и, вежливо улыбнувшись, сказал:

— Извините, мне нужно в туалет.

На этом разговор был закончен. Настя тут же подскочила к Шилову.

— Что случилось?

— Нет, нет, ничего, — деловито ответил он, — все нормально.

— На тебе лица нет.

— Нет, все хорошо, — бодрился Шилов.

— Может, ты есть хочешь? Или пойдем прогуляемся? Здесь очень хороший воздух.

— Я не хочу, — уныло ответил Никита и с оскорбленным видом уселся в углу.

Отдых был безнадежно испорчен, но Анастасия не винила в этом Никиту. Ей было просто обидно. Тогда она еще многого не понимала.

Их отношения приобретали странный характер. Настя взрослела, а Никита продолжал оставаться большим ребенком. Он капризничал, когда его долго не хвалили, дулся по пустякам и подозревал Анастасию в том, что у нее роман с Запольским.