Галина Яхонтова - Черная роза Анастасии

Белые вороны! Все мы — люди — белые вороны. Но никто не замечает, что „белый“ — не он один, а потому каждый чувствует себя дискомфортно.

Вороны что-то кричали, но она разучилась понимать по-птичьи. Она уже не птица, а женщина, и не может улететь со своей стаей.

Ее взор устремился в сторону моря — туда, где сходятся земля и вода. На самой кромке она увидела Евгения, своего супруга, который смотрел вдаль — туда, где соединяются море и небо. И ее охватило неодолимое желание встать рядом с ним в этой „точке раздела“ стихий и так же, как он, смотреть на неподвижную линию горизонта.

Она пыталась выбраться из-под слоя песка, но не могла… Сначала она освободила одну руку, потом другую, и быстро, словно была рождена ползать, рыть и вслепую постигать свои пути, пыталась освободиться… Песок сыпался, снова сыпался на нее…

Она пробудилась так же внезапно, как и уснула. Сержант Вася осторожно освободил свое плечо от „романтической тяжести“, предоставляя взамен вчетверо свернутую куртку, подбитую мехом. Настя вывернула куртку мехом наружу верное средство избавиться от влияния темных сил — и уютно устроилась на бархатистой цигейковой мохнатости.

— Подождите полчасика, — сказал Вася, — мы тут одного дебошира усмирим. Возможно, забрать придется, так вы уж не пугайтесь, если мы его приведем.

Милиционеры возвратились минут через двадцать, оживленно беседуя, очевидно, обсуждая происшествие.

— Что ж она вызывает, если не хочет, чтобы мы его приструнили? — недоуменно спрашивал Вася.

— Женишься — поймешь, — отвечал ему капитан. — Припугнуть она его хотела просто… Муж и жена — всегда одна сатана. Иногда даже дело заведешь, протокол составишь на мужа — хулигана и дебошира, а жена придет через день и заберет заявление.

— Почему же? — не унимался сержант.

— А черт его знает почему. Жизнь так устроена, что жена к мужу тянется. Даже если он такой, как этот… Грибанов. Ишь руки распустил, ножи метал.

— Но он же может бабу свою прирезать в следующий раз! И дочку!

— Может… Но, знаешь, если не насмерть резанет, то она ему все равно в конце концов простит, да еще в тюрьму на свидания ездить станет и плакаться, что очень без него тужит. Вот так-то, Василий. — Капитан уже сел в машину: — Ну, как там наша спасенная?

— Почему — спасенная? — удивилась Настя.

— Потому что девять шансов из десяти, что, если бы мы вас не подобрали, то подобрали бы к утру ваш труп где-нибудь на обочине. — Он улыбался, а ей стало страшно.

Наконец-то страшно!

— Неужели — сразу и труп?

— Конечно! Вы же представляли собой исключительно легкую добычу… Ехала бы какая-нибудь другая машина — и все… А мне потом на участке — преступление нераскрытое…

— Они проезжали…

— Кто — они?

— Другие машины.

— Ваше счастье. В рубашке родились.

В рубашке. В белой рубашке, в которой рожают и ведут на плаху. В длинной смирительной рубашке…

„Козлик“ петлял по спящим улицам, и ее спутники радовались, что дежурство проходит спокойно. И с каждой четвертью часа в городе появлялось все больше светлых окон. Она никогда раньше не думала, что так много людей бодрствует по ночам.

Милиционеры были рады ее обществу, которое помогало скрасить нудное дежурство. Они снова пили чай из термоса, и Настя рассказывала патрульным про их родную Москву. Она вспоминала истории из Гиляровского, которого ее спасители, оказывается, не читали. И, кажется, забывала о несчастьях, вырываясь из замкнутого круга, беседуя с этими чужими, новыми людьми, ничего не значащими в ее жизни. А может быть, как раз и значащими? Ведь они были уверены, что спасли ее.

Капитана звали Валентином. Но почему-то это совпадение имени и места службы не вызвало у Насти неприятных ассоциаций. Было и прошло! А значит — не было, сплыло, как прошлогодний снег.

— Настя, хотите пирожное? Или торт? Или, может быть, поесть? — спросил Валентин-второй.

— А что, у вас тут и торт есть? — поразилась она милицейскому сервису.

— Тут нету. Ну что, хотите?

— Хочу! — выпалила Настасья, уловив дух авантюризма в его вопросе.

— Сейчас будет. — Валентин включил рацию: — Ваня, прием, ты меня слышишь? Это Двадцать второй. Ты меня слышишь?

Что-то щелкнуло и затрещало, как в старые недобрые времена „заглушка“ „Голоса Америки“. Но потом сквозь зуммер прорвался голос:

— Да, Двадцать второй. Слышу вас хорошо.

— Ваня! Нам торт нужен. Можешь помочь?

Секундная пауза, а потом:

— Какой торт: суфле или шоколадный?

— Суфле или шоколадный? — повторил Валентин, предоставляя право выбора Насте.

— Суфле, — ответила она, увлеченная игрой.

— Суфле, — рефреном повторил капитан. — Ваня, мы подъедем через десять минут.

— Есть, — ответила рация и отключилась.

„Козлик“ остановился у ярко освещенного ночного заведения, коих развелось великое множество, и Анастасия прочла на вывеске: „Испанский уголок“.

Из дверей, протискиваясь меж курильщиками и легко отстраняя вышибалу, появился невысокого роста, но коренастый, сразу видно — тренированный парень в сером штатском костюме. Он держал в руках коробку и направился прямо к „уазику”.

— Привет, — сказал он. — Ваш торт-суфле.

— Спасибо, Ваня, — ответил Валентин, — век не забуду и с получки отдам.

— Да ладно, какие там счеты! — улыбнулся Ваня широкой улыбкой. — Я вот для вас еще пару бутылок „Пепси“ захватил, чтобы торт было чем запивать. Извините, в карманы больше не влезло.

— Как у тебя здесь? — Валентин принял дары. — Спокойно?

— Нормально. „Объект“ снова не появился. Наверное, зря мы его тут караулили.

— Начальству виднее.

— Пожалуй… Ну что, я пошел? — Он снова улыбнулся, на этот раз потому, что заметил Настю.

Они ели свежайший, пахнущий миндальными орехами торт. Машину иногда подбрасывало, они хохотали, замечая белые пятна от суфле на щеках и носах друг друга. Совсем как в американских комедиях! Разговаривали о чем-то вовсе необязательном, житейском, но подтолкнувшем Настю признаться в „грехе“ стихописания. Сержант Вася, в свою очередь, тоже отважился на признание, что и он, дескать, знаком с одним поэтом, которого частенько приходится транспортировать до вытрезвителя. За этими интересными беседами их и застало раннее утро. „Маяк“ пропикал шесть раз, но за окнами было совсем темно. В это время года ночи длиннее, и у новых приятелей Насти было много работы. Потому что так повелось, что все самое прекрасное и все самое чудовищное на земле творится в основном в темное время суток.

Ночью убивают, насилуют, грабят, ночью выпадают из окон… И ночью же пишут стихи, укачивают детей, любят… Что ни говори, а человек — ночное существо.

Дежурство заканчивалось.

— Куда вас отвезти? — спросил капитан.