Пабло Симонетти - Граница дозволенного

— Я помню, как было дело. Эсекьель стал таким… вездесущим, сказала ты, что другого выхода, кроме как заняться любовью у него на глазах, не оставалось.

— Я никак не могла отделаться от мысли, что он обо всем знает.

— Ты преподнесла мне все так, будто он тоже согласен…

Мы смотрим на огонь, будто приходя параллельно каждый к своим выводам. Сычик аккомпанирует. Мы идем на мерцающий впереди огонек, но видим его по-разному, будто смотрим из двух разных окон действительности. Бернардо сейчас не такой, как обычно, и по поведению, и по интонациям: вдумчивый без догматичности, внимательный, но без своей невротической дотошности. Таким я его почти не видела, нечто среднее между неумолимым гением анализа и бесчувственным Дионисом, замороченным собственной интуицией.

— Я была уверена, что он согласится.

— А я несколько дней пытался докопаться до смысла этого предложения. — Бернардо хватает бутылку виски и резким движением наполняет бокал. — Сначала решил, как уже сказал, что это просто предлог со мной развязаться. Невыполнимое условие для мужчины, у которого осталась хоть капля гордости. Но потом я засомневался: у тебя ведь хватило бы духу сказать мне в лицо, без всяких уверток, что не хочешь продолжать отношения. Поэтому я начал подозревать, что ты это серьезно. Я как никогда в жизни хотел, чтобы ты осталась со мной, я был уверен, что, если мы переспим еще раз, ты поймешь, как велика наша… любовь, страсть, называй как хочешь. И Эсекьель скрепит ее своим свидетельством. А затем у меня снова появились сомнения: вдруг ты меня все-таки обманываешь, вдруг это такой странный способ сказать, что больше не можешь спать со мной, раз он все знает, однако и порвать со мной сама тоже не в силах.

— И ты до сих пор в сомнениях?

— Мне жаль, что я тогда не понял, не ушел сразу. По-моему, тебя мучила совесть и страх перед разводом. Неопределенность оказалась для тебя невыносимой. Будь я менее предвзятым и более решительным, разъяснил бы тебе в самых конкретных выражениях, что из вашего тупика выхода нет.

— Ты ошибаешься, Бернардо.

— Откуда такая уверенность?

В отблесках огня казалось, что выражение его лица меняется, однако на самом деле он стоял, уставившись в одну точку на своей бочкообразной груди, будто именно там шла ожесточенная борьба воспоминаний со стремлением понять.

— Потому что других шансов, кроме как поучаствовать в нашей с Эсекьелем затее, у тебя не было. Тебе пришлось бы подыграть нам, а ты понимал, что не сможешь. Но ты этого не признавал.

— Я для тебя настолько мало значил?

— Нет, дело не в этом… Просто никакого другого места я бы тебе отвести не смогла. Я по-прежнему принадлежала Эсекьелю, но то ли я недостаточно ясно дала тебе это понять, то ли ты упорно это отрицал.

На миг в его взгляде мелькает возмущение, но оно тут же сменяется доходящей до идиотизма покладистостью. Он буквально выжимает из себя непредвзятость.

— Хотя, возможно, ты прав насчет страха перед разводом, — добавляю я. — Я питала к тебе сильные чувства, но жить без Эсекьеля не могла. Я тогда любила его больше, он меня будто околдовал, я не представляла себя без него или вдали от него. Я бы почувствовала себя выпотрошенной, лишенной собственного «я». Ты тоже боялся, ведь и сам развелся только два года спустя. Я тяжело это пережила и совсем этого не хотела. Многое должно было случиться, прежде чем я решилась подумать о разводе.

— И что же такое случилось?

— Тебе знать не нужно.

— Если бы я тогда согласился прийти, невыносимый абсурд происходящего все равно заставил бы тебя бежать без оглядки.

— Я не видела ничего невыносимого и абсурдного. Иначе бы не предложила.

— Ты предложила, зная, что я откажусь.

Тогда в крохотной кафельной кладовой при офисе Микеля, с кофе и электрическим чайником, в окружении множества чистящих средств, мне казалось, что Бернардо сможет противостоять своей гордыне. Бернардо, свободный в мыслях и поступках, незашоренный, доверяющий жизни и готовый попробовать что-то нестандартное, мог бы согласиться на мое предложение. Мы разговаривали второпях, боясь, что нас кто-нибудь услышит, оба возбужденные: он — перспективой лечь со мной в постель, я — заняться любовью при Эсекьеле. Бернардо превратился для меня в единственную надежду вернуть секс в мой брак. Двигавший мной порыв сокрушал всякий стыд, до такой степени мне хотелось повторить случившееся у нас с Эсекьелем, только чтобы теперь Бернардо присутствовал во плоти. После того дивана мы с Эсекьелем еще занимались любовью и мастурбировали вдвоем, представляя Бернардо, и проговариваемое вслух с каждым разом делалось все реалистичнее, будто не было в этом ничего несусветного и все могло бы осуществиться, стоит только предложить.

В узкой и тесной каморке мы так ни о чем и не договорились. Чайник уже выпускал клубы пара, и аромат кофе смешивался с едкими запахами порошков. Мы шептались, склонившись друг к другу, как заговорщики. Бернардо, не поддаваясь на уговоры, то и дело порывался меня поцеловать. Но я хотела уломать его, заставить принять мои условия. Я описывала, как все будет происходить, как я отдамся ему с невиданной прежде свободой. Он ответил, что я спятила, а Эсекьель тем более, что мне нужно брать ноги в руки и спасаться, но я не слушала, продолжая гнуть свою линию в надежде, что он подчинится. Откуда только взялось у меня это безрассудство, этот эгоизм, эта наглость, с которой я собиралась использовать Бернардо, ни на секунду не задумываясь о его чувствах? Мной двигало не просто извращенное желание — мне казалось, что я спасаю свой брак. Позже я поняла, что на месте Бернардо мог быть кто угодно, нам просто требовался кто-то третий, возвращающий нам, как ни парадоксально, иллюзию утраченной близости.

— Нет, я не знала. Если бы ты отбросил гордыню и предвзятость, возможно, взглянул бы на это как на приключение.

— У меня такое чувство, что ты никогда не верила в мою любовь.

Я улыбаюсь этому всплеску романтизма. Самое время сменить направление и сойти с тропы эмоций и догадок, на которую мы ступили. Романтизм сковывает любые самые неуместные страсти твердой леденцовой коркой, превращая в безобидные карамельки.

Я приготовила куриное карри с рисом басмати — не для того, чтобы произвести впечатление на Бернардо, его ничем не удивить, — просто воспользовалась одним из своих коронных проверенных рецептов. Он ведь считает себя не только архитектором, а еще и ландшафтным дизайнером, психологом, политологом и гурманом.

Перед самым десертом снова звонит Роке. Я скрываюсь в спальне, но там связь чуть хуже. Уверенности по сравнению с утренним разговором у меня прибавилось, поэтому я бесстрашно сообщаю, что ужинаю с Бернардо. Пусть лучше привыкает к тому, что у меня есть прошлое, вчера никуда не денется ради завтра. В голосе Роке появляется настороженность. Я заверяю, что беспокоиться ему не о чем, единственное, что от него требуется, — как можно скорее приехать в Рунге, когда вернется.