Пабло Симонетти - Граница дозволенного

На этот раз в отличие от признания насчет Бернардо обошлось без угрызений совести. После наших авантюр у меня рухнули все представления о приличиях, и эксгибиционистские фантазии потеряли свою завораживающую власть. Эсекьель попытался воспользоваться новым поворотом событий, применив в постели трюк с Бернардо. И снова я отреагировала неожиданно. Я не хотела, чтобы на секс нас вдохновлял Роке, возбуждать Эсекьеля должна была только я, я сама и никто другой.

Меня тянула к Роке прежде всего уверенность, что в постели мы с ним одни, с нами нет посторонних ни в комнате, ни в воображении. Мы встречались в тишине. Мне уже не нужно было, занимаясь сексом с другим, представлять возбуждение Эсекьеля. Столько лет жаждать почувствовать себя живой и наконец, после всех этих «третьих», добиться своего. Но теперь этого было мало. Вуайеристский пыл Эсекьеля никогда не пробуждал во мне ответного желания. Я перестала нуждаться в нем как в наставнике, перестала бояться, что меня поглотит бездна.

Первые две недели моего бегства от Роке Эсекьель жил здесь со мной. Я рассказала ему о разрыве. Мы попытались восстановить прежний безмятежный распорядок дня с прогулками по саду и лощине. Он бросил пить, по утрам просыпался бодрым, по вечерам читал и прилежно писал статьи. Начался период зимних ливней — здесь это настоящее бедствие, дождь хлещет сильнее, чем в Сантьяго, а с моря налетает ничем не сдерживаемый ветер. Дом скрипит при каждом порыве, струи дождя лупят по стеклам, деревья гнутся, замирая в таком же страхе, как мы перед ураганным ревом. Я почти в экстазе, как всегда упоенная своим «островком безопасности» посреди разгула стихии. Мы сидим у огня. Читать, когда кругом творится такое, невозможно, в дымоходе завывает ветер. Мы прижимаемся друг к другу, и мне кажется, что у нас все еще впереди. Мы оберегаем друг друга, прогоняем страхи, окружаем заботой, которую не могут дать нам родные, и поэтому мы вместе. К нам возвращается желание заняться любовью, но не получается. Мы просто целуемся, долго, больше получаса, пока не засыпаем.

В последнюю неделю, когда Эсекьель уже вернулся в Сантьяго, солнце мертвенно бледнело в тумане, а ночью луна скрывалась за облаками, с каждым часом мне становилось все тяжелее. Меня тянуло увидеться с Роке, причем тягу эту вызывали совсем не связанные с ним предметы: бутон альстромерии, застоявшийся аромат гелиотропов, оторванная ветром лопатка кактуса. У меня обострились все чувства, я эмоционально реагировала на всякую ерунду, сердце замирало при каждой мысли, хотя бы косвенно касающейся Роке. Я забросила чтение, глушила себя шоколадом и тупыми телепередачами. И наконец, не выдержав, я ему позвонила. Под укоризненными интонациями голоса, который я услышала в телефонной трубке, скрывалось облегчение: готова ли я преодолевать трудности? Не думала ли я, что, порывая с ним, иду наперекор своим чувствам? Через несколько часов он уже обнимал меня в Рунге, выйдя из машины, — вот тогда-то у меня и полились слезы.

Роке отличает от многих других то, что нет силы, которая могла бы его сломить. Любые проблемы, по его мнению, преодолимы. Интересно, благодаря такому свойству характера он дорос до генерального продюсера и компаньона? А может, наоборот — на работе стал несгибаемым?

Забыв о нашем разговоре в лощине, он с аппетитом поглощает еду, рассказывая о планах на будущее: создать компанию по кинопроизводству, которая будет — по примеру копировальных и фотоцентров — работать на широкие массы. Он считает, что через каких-нибудь пару лет и мелким фирмочкам, и независимым предпринимателям понадобится полный спектр аудио-видеоуслуг для презентаций. Поев, он приглашает меня посмотреть привезенный в подарок фильм. В его ухаживаниях просматриваются два повторяющихся с определенной регулярностью приема, один из которых — дарить мне фильмы, телесериалы или музыкальные диски. Отчасти благодаря первому преподнесенному мне фильму я изменила когда-то свое мнение о нем. Мы чатились в «Мессенджере», и я привела подхваченную у Эсекьеля знаменитую цитату из «Макбета»: «Жизнь — это история, рассказанная идиотом, наполненная шумом и яростью и не значащая ничего» — в надежде убедить Роке не придавать слишком большого значения нашим встречам. Он спросил меня, видела ли я «Макбет» Поланского, и когда в следующий раз я пришла к нему домой, встретил меня с диском в руках. Поскольку фильм шел три часа, посмотреть его вдвоем мы не успевали и мне пришлось придумывать, как я объясню Эсекьелю появление диска у нас дома. Прежде я фильмы без него не смотрела, но он запаздывал со статьей и присоединиться не мог.

Мне постоянно — от зловещего явления судьбы в лице трех ведьм до искаженного безумием лица Макбета при виде наступающего Бирнамского леса — чудился голос Роке, нашептывающего, что нет, жизнь очень много значит и ее нужно принимать всерьез. Он хотел повлиять на меня, внушить, насколько опасно следовать раз и навсегда заданному курсу, не сворачивая даже перед лицом катастроф и страданий. Уж не такие ли страшные вещуньи, как в «Макбете», заставили меня поверить, будто Эсекьель — моя единственная судьба?

Несколько месяцев спустя Роке подарил мне другой фильм с тем же подтекстом. Помню, поскольку именно из-за этой картины я потребовала у мужа обратиться к семейному психологу. Как раз тогда Эсекьель признался, что закрутил роман. На это я спросила, как ему с ней, получается ли удовлетворить. Сам факт измены меня не задевал, гораздо страшнее было услышать, что с другой женщиной все проблемы отпали.

Фильм, который подарил Роке, — «Сцены из супружеской жизни» Бергмана. На этот раз Эсекьель смотрел вместе со мной, хотя и по второму разу. Видимо, его заинтриговал мой неожиданный интерес к кинематографу, я ведь не говорила ему, что Роке работает кинопродюсером. Смотреть, как мнимое супружеское благополучие сменяется страхом, местью и жестокостью, было больно, слезы катились градом, а Эсекьель вопреки обыкновению не пытался меня утешить. Поднявшись с постели, он ушел в кабинет и в спальню не вернулся. Я обещала себе, что мы до таких крайностей не дойдем. Проснувшись на следующее утро, я заявила, что звоню семейному психологу, которого мне посоветовала Кларисса. «Звони», — ответил Эсекьель и отвернулся к стенке.

Роке манит меня пластиковой плоской коробочкой — фильм, который он привез на этот раз, входит в десятку его любимых (попробуйте отобрать десятку из сотен фильмов, которые просто нравятся). Это «Женщина не в себе» Джона Кассаветиса.

Роке устраивается рядом со мной на диване в спальне и отбирает у меня пульт. Сейчас меня будут воспитывать искусством. Может, мне и правда необходима встряска, пощечина, которая остановит истерику? Так и происходит — я узнаю себя в слабой, напивающейся героине, которая из благих побуждений пытается угодить всем и вся, но не может склеить разбитую жизнь. Когда фильм заканчивается, я не произношу ни слова. Роке гладит меня по голове. Перекладывать вину на других, на обстоятельства, на судьбу бесполезно — вот мораль, которую я выношу из просмотра. Мы целуемся, и я отдаюсь Роке без сопротивления. Наверное, в последний раз. Перекошенное лицо Джины Роулендс и чувство, что пришла пора прощаться, гонят ощущение вины прочь.