Пабло Симонетти - Граница дозволенного

Два дня спустя мы поехали к нему домой в обеденный перерыв. На этот раз мы занимались сексом в кровати. И мне понравилось. Роке не поддавался страху и не сводил с меня глаз ни на секунду. Почувствовав, что он вот-вот кончит, я тоже почти сразу же достигла оргазма при мысли, что своим бурным извержением он будет обязан именно мне.

— У тебя взгляд изменился, — уверял он меня после. — Теперь у тебя глаза мечтательные, как у девочки-фантазерки.

— А раньше какие были? — спросила я, сраженная его наблюдательностью.

— Недоверчивые. И строгие.

Через несколько минут я заснула в его объятиях, как прежде засыпала только с Эсекьелем.

— Прогуляемся по саду?

— Это обязательно?

— Нет. Но я бы с радостью устроила тебе экскурсию.

— Отсюда тоже отлично видно. — Не скрывая вожделения, он берет меня за плечи и целует.

Знает, как важен для меня сад, однако не проявляет ни малейшего интереса. Сезар разровнял граблями дорожки и площадки, пропитал карболином мостики, подстриг газон, почистил бассейн, собрал все шланги и инструменты. Мне хотелось, чтобы Роке оценил наши старания. Я бы взглянула на сад его глазами — ведь когда видишь свое творение каждое утро и каждый вечер, оно может примелькаться. Кроме этого сада, мне сейчас гордиться нечем. Вот Эсекьель, например, сумел и оценить, и обратить внимание на перемены, обойдясь при этом без ненужных указаний. Эх, лучше бы он сейчас был у меня в гостях вместо Роке, который приезжает с грузом забот и рабочих проблем! Его выдают беспокойство в движениях, нетерпение, с которым он тащит меня в постель, бессвязные повторяющиеся рассказы о съемочных неурядицах. Сейчас главная загвоздка в том, чтобы отыскать средства на тиражирование снятой в Испании «художки», которая должна выйти на экран в конце марта. Чтобы обеспечить хорошие сборы, прежде всего нужно договориться с одной из двух основных киносетей.

— Тогда подожди меня тут. Я проветрюсь. — Иду на осознанную манипуляцию.

— Ладно, ладно, я с тобой.

Он, как истинный трудоголик, не отходит от темы работы и, рассказывая о поездке в Испанию, описывает только бодание со звукозаписывающей компанией, ее сомнительные достоинства и задранные цены. Ни мое настроение, ни окружающие виды его не волнуют. Он идет, не глядя под ноги. Если не упоминать о приездах гостей, мне просто нечем с ним делиться из своих размышлений и наблюдений. Ни растения, ни орлик над Кебрада-дель-Агуа ему не интересны. Едва оказавшись в лощине, Роке тянется ко мне с поцелуем.

— Давай займемся любовью здесь.

— Как тебе только в голову пришло!

— Я никогда раньше не пробовал на природе.

— Ты даже не спросил, как у меня дела, а уже хочешь заняться сексом «на природе», — язвлю я.

Меня слегка трясет от нервного напряжения — скорее всего это затаенный страх, который, не сосредоточиваясь в какой-то определенной части тела, охватывает меня целиком, выплескиваясь мурашками, зудящим желанием обвинять и упрекать дальше.

— Мне и так ясно, как у тебя дела. Ты на меня злишься, и я хочу одного — выбить из тебя злость бурным сексом.

— Я на тебя не злюсь.

— Тогда поцелуй меня уже, Амелия. А потом поговорим.

— Ко мне приезжал Эсекьель.

После недолгой паузы он, склонив голову, произносит задумчиво:

— Рано или поздно он должен был явиться. Сначала Бернардо, теперь он. И чего хотел?

— Я сама его позвала.

— Вот как?

Я трясу ствол шинуса, и дождь листьев обрушивается на девственно-чистую дорожку.

— Ты по нему скучаешь? Хочешь вернуть? Затосковала в одиночестве, когда я уехал в Испанию? Или надеялась, что он вдруг подарит тебе лучший секс в жизни?

— Я хотела прогуляться с ним по саду.

— Ах, ну да, разумеется, теперь дошло, зачем ты поволокла меня на эту дурацкую экскурсию… Перестань наконец нас сравнивать! — Он едва сдерживается, чтобы не вспылить. У меня закипают слезы. — Я не Эсекьель, пойми уже, я другой, не такой, как он и остальные твои знакомые. — Он не размахивает руками, не горячится, только брови сдвигаются у переносицы. — Не вздумай меня приручать, все равно ничего не выйдет. У тебя у самой крыша поедет, если ты не перестанешь нас сравнивать. Я не смогу обойти его в том, в чем он хорош. У вас как-никак пятнадцать лет за плечами. Мне не догнать. Меня можно полюбить, только признав, что я другой и что жизнь со мной пойдет другая. Появятся другие радости, другие общие моменты, на которых и выстроится будущее. Но тебе нужно научиться терпению. Научиться ждать, Амелия.

— Ты даже не заметил, что мостик обновили, — всхлипываю я.

— Мне все равно… Если мостик так для тебя важен, в следующий раз я обращу внимание. Но я никогда не стану Эсекьелем. Он берет меня за руки выше локтя и держит, пока я не успокаиваюсь. Догуливаем мы в молчании.

Эти слезы вызывают в памяти случай — я плакала, когда бросилась Роке на шею после трехнедельной разлуки. Расставались мы по моей инициативе: он стал слишком навязчивым, при каждом удобном случае напоминая с укоризной, как любит меня. Рвался встретиться при любой подвернувшейся возможности. Не понимал, почему я сопротивляюсь, если «по факту» я его женщина.

Разгар зимы, июль 2007 года, последнего для нас с Эсекьелем. Я сбежала сюда, надеясь, что тишина и дожди помогут мне забыть Роке. Я по-прежнему ошибочно думала, что нас с ним друг к другу толкает тоска. Эсекьель к этому времени стал совсем понурым и задумчивым, пытался лечить уныние выпивкой, но и это не помогало развеяться. Наоборот. Он пил у себя в кабинете и засыпал за компьютером. В результате допустил в рецензии необъяснимый ляп, обозвав пожилого главного героя глухонемым. Оплошность дошла до ушей редактора, которая, пролистав книгу, убедилась, что герой избегал общения с соседями по пансиону, предпочитая шпионить и подслушивать через приставленный к стенке стакан. Эсекьель наврал в рецензии, что старик наложил на себя руки, тогда как на самом деле он погиб в результате несчастного случая. То ли он не читал книгу вообще, то ли в момент написания думал о чем-то своем — именно так все в итоге и решили, поскольку среди высказанных им идей нашлось несколько очень нетривиальных, переворачивающих общее мнение о творчестве автора, Филиппа Грея. Это Эсекьеля и спасло, работу он не потерял, только лишился уважения редактора.

Бывали ночи, когда мне приходилось будить его, чтобы он перелег на кровать в кабинете. Однако я не догадывалась, насколько все плохо, пока не застала его спящим на клавиатуре перед экраном с застывшей на паузе грудастой блондинкой, между ног которой нацелился темнокожий член. Я остолбенела, увидев Эсекьеля таким — измученным, бессильным перед своим желанием. На известие, что я опять завела любовника, он отреагировал равнодушно — так же, как на сообщение о Бернардо в свое время. Призналась я в ответ на его вопрос, не думала ли я продолжить поиски третьего. Он спрашивал сочувственно, будто поиски требовались одной мне. Его неприкрытой снисходительности, его развязного равнодушного тона мне хватило, чтобы, взвившись, выпалить, что я уже два месяца встречаюсь с любовником и в «третьих» больше не нуждаюсь.