Пабло Симонетти - Граница дозволенного

Но время идет, а его все нет. Я поднимаюсь в дом уже не такая свежая, судя по испарине на лбу и голодному бурчанию в животе. В три я решаю позвонить. Сотовый остался в спальне, я сбегаю по лестнице, стуча подошвами босоножек по каменным ступеням. На экране отметка о двух пропущенных звонках в районе половины второго. Вот глупая, размечталась о будущем и совсем забыла о настоящем.

— Ты где?

— На парковке у пляжа.

— Что-то случилось?

— Нет. Хотел спросить, можно ли к тебе.

— Конечно, о чем ты?

Я натираю горбыля морской солью и ставлю в духовку, чертыхаясь на кнопки и противень. Боится застать здесь Роке? С какой стати?

Эсекьель входит через кухонную дверь и целует меня в щеку. От него пахнет перегаром, глаза опухшие, координация движений слегка нарушена. Он залпом осушает стакан воды, потом второй.

— Почему ты вдруг решил, что здесь будет Роке?

— Мало ли… — Он неопределенно пожимает плечами.

— Я же сказала, что жду тебя к обеду… И что я одна.

— Ничего страшного, зато я поспал немного.

— Поспал?

Вчера вечером они с Перти ходили на день рождения друга и легли в семь утра. Перти был в своем репертуаре: удалился в ванную с двумя девчонками нюхнуть кокаина и, видимо, решил ни с того ни с сего похвастаться своим инструментом, но вызвал только взрыв гомерического хохота.

— А ты? Тоже нюхал?

— Всего одну дорожку.

Таким я его ненавижу. Неужели трудно было не распускаться? Как можно из-за несчастной вечеринки приехать в такой важный день помятым и невыспавшимся? Откладывать нашу встречу ради какой-то попойки?

Постепенно голос его стихает, движения становятся более уверенными, он проникается царящим в доме спокойствием. Глядя, как Эсекьель с аппетитом ест рыбу, пюре и салаты, я чувствую прилив нежности. Когда он интересуется садом, я вкратце излагаю новости со времен его последнего приезда: в нижней части средь бела дня замечена семейка лис; тонки, тиранны и дрозды устроили пирушку на земляничном дереве; туман возникает чаще, чем в прошлые годы, а уровень воды в колодце понизился. В свою очередь, интересуюсь, как там его колонка. Сегодняшнюю я не читала, только за прошлое воскресенье, посвященную последнему роману Грэма Свифта «Завтра». Желая польстить, сообщаю, что мне понравился разбор. Эсекьель пожимает плечами. Поскорее бы уже дообедать и отправиться в постель. Размечталась? Ловлю в его поведении хотя бы намек на схожие мысли. Лицо у него умиротворенное и слегка осоловелое. Внешняя радость, смех и болтовня, сменяется радостью внутренней, которой светятся его глаза. Ладно, в крайнем случае можем вместе вздремнуть после обеда, а уже потом заняться любовью.

Однако Эсекьель предпочитает лечь в комнате для гостей. Не дав мне вставить и слова, он исчезает на лестнице, ведущей вниз. Я остаюсь в гостиной, пытаюсь читать, но сосредоточиться не получается. Он меня совершенно огорошил: это ведь его постель, как он не понимает? Почему он не пользуется тем, что ему принадлежит? Однако устраивать сцену глупо, это не самая лучшая прелюдия к примирению. Я внушаю себе, что не нужно ничего форсировать, не нужно идти наперекор его принципам: чтобы пробудилось желание, он должен снова почувствовать себя со мной как дома.

Девятый час. Меня одолевают сомнения, стоит ли будить Эсекьеля. Может, пусть лучше спит, пока не выветрятся все следы вчерашнего приключения? Однако очередной подземный толчок, сопровождаемый гулким рокотом, выкуривает сонного зверя из берлоги. Эсекьель с широченной улыбкой потягивается, даже не догадываясь о терзавших меня сомнениях. Задравшаяся футболка открывает живот, к которому мне ужасно хочется прикоснуться. За спиной Эсекьеля догорает закат.

— Трясет, — констатирует он, зевая. — Так сладко, как здесь, мне нигде не спится. В сад пойдем?

— Поздновато…

— Давай прогуляемся.

Я веду его к перголе. Тростниковая крыша уже настелена, но сидеть внутри пока не на чем. Эсекьель окидывает взглядом конструкцию, мысленно взвешивая опоры, пытаясь представить, как тонущая в сумерках беседка будет выглядеть при свете дня. Наверху в окнах дома отражаются последние закатные лучи.

— Не стала ждать зимы?

— Мне нужно было чем-то занять мысли.

Неожиданный клекот проснувшегося сычика заставляет меня улыбнуться. На душе становится легче. Этот крошка филин, ни разу пока не показавшись мне на глаза, скрашивал пением мои одинокие ночи, как и тявканье лис, выходивших в ночной дозор.

— Не злись на меня, — примирительно просит Эсекьель, воодушевленный, видимо, сменой моего настроения.

— Не злюсь, — отвечаю я ласково.

— Ты действительно думаешь, что мы можем попробовать снова?

Он спрашивает так, будто не забывал об этом ни на секунду с самого приезда. Жаль, что лицо его плохо видно в сумерках и я не могу разобрать, что на нем написано — страх, недоверие или надежда? По голосу не поймешь.

— Да… Если примем жизнь такой, какая она есть. — Догадавшись, что заготовленная фраза может быть неверно истолкована, поспешно добавляю: — Избавившись от камня преткновения.

Я хочу, чтобы он обнял меня и поцеловал, слова для нас уже давно пустой звук. Пусть «сделает хоть что-то». Он сообщает, что вечером во вторник летит на Кубу на десять дней — его пригласили на семинар в «Каса де лас Америкас». Перти тоже летит, после семинара покатаются по острову. Сближающая нас темнота придает мне сил, и я думаю, что дождусь его, как и подобает тем, кто имеет семью. В саду заступает ночная смена — летучие мыши, вслед нам несутся рулады сычика.

Готовя ужин, я вновь начинаю терзаться сомнениями, пока Эсекьель листает журнал за обеденным столом. Почему бы ему не вернуться сразу после семинара? Если Перти и в Чили не самая подходящая компания, то уж на Кубе тем более. Я представляю, как они надираются в каком-нибудь гаванском баре, подцепив парочку телок. Сердце сжимается от ревности. Или от разочарования? Почему ему даже не приходит в голову пригласить меня с собой? Если он хочет вернуться, разве не логично было бы отложить все дела? Неужели этот семинар настолько важен?

Ризотто готово. На посторонний взгляд может показаться, что мы слишком перегружаем ужин формальностями, однако на самом деле маленькие ритуалы помогают освежить в памяти годы совместной жизни. Я подаю на стол, Эсекьель не притрагивается к еде, пока я не сяду, а попробовав, хвалит, зная, что я подхвачу тему. Бутылочку с маслом, чтобы заправить салат, первой всегда беру я и ставлю ее потом перед ним. Этот ритуальный танец, выученный за долгие годы, слегка притормаживает маховик, начавший раскручиваться после нашего развода. Скоро пора будет укладываться. Хочется верить, что к вечеру Эсекьель вновь почувствовал себя хозяином, воссоединившись наконец со своим призраком, который жил тут со мной все это время. Прихватив сигареты и виски, мы устраиваемся в двух креслах у огня, и разговор сползает на привычные темы о родных, друзьях, работе. Как бы я хотела одним махом прервать этот сеанс новостей каким-нибудь хлестким, воинственным, расставляющим все точки над i заявлением. Но я держусь. У меня нет ни сил, ни решимости противостоять потоку отупляющих банальностей.