Пабло Симонетти - Граница дозволенного

Я же, наоборот, старалась держать его на расстоянии. Мы то и дело ссорились, в основном из-за моего упорного нежелания видеть, что наши отношения уже переросли простую интрижку. Роке в качестве одного из доводов приводил то, что во время секса я все время, словно мантру, твержу «люблю тебя». С ним мне никогда не хотелось проговаривать наши действия вслух, однако и признания в любви длились ровно столько, на сколько загорались, а потом мечтательно затуманивались мои глаза. Я отвечала Роке, что это не в счет, это рефлекторно, неосознанно, что-то вроде сладострастного стона, который вырывается помимо воли. Но теперь я понимаю, что дифирамбы Эсекьелю я пела просто назло Роке, в отместку, из замешенного на чувстве вины желания позлить. Пошлее не придумаешь. Неотвязная вина требует свое — платы за полученное удовольствие.

Бедный Роке, ревнивец до мозга костей… Как он только выдерживал мои цветистые славословия Эсекьелю, рисующие картину неземной любви, невиданной чуткости к тому, что мне дорого, и райской совместной жизни. Захлестывающее чувство вины — вот он, корень зла. Поэтому я никогда не позволяла себе видеть в Роке возможную лучшую альтернативу.

Наша низменная интрижка не имела морального права перерастать в отношения высшего порядка. Связь, рожденная в грязи сайта знакомств, во время суматошных тайных встреч для удовлетворения плотских потребностей, не соперница долгому супружеству, страдающему от одного-единственного изъяна. Поражаюсь, насколько ясно я теперь вижу обе стороны медали: если ценность отношений с Роке я в своей слепоте принижала, то наш союз с Эсекьелем, наоборот, безосновательно превозносила. И поэтому давила в зародыше любое подозрение, что проблемы с сексом — лишь вершина айсберга, скрывающего гораздо более глубокий семейный кризис. Я корю себя за слепоту, за болезненную гордыню, которая мной владела. Ведь Селия, психолог, высказала такую версию на первом же сеансе, зная, что для многих пар в отличие от нас проблемы с сексом вовсе не означают катастрофы и угрозы для брака. Испугавшись неконтролируемых последствий, я решила вести двойную жизнь — как будто любовь можно полностью отделить от телесной близости. И я понимаю, что Эсекьель, бедняга Эсекьель, просто разлюбил меня.

Голова идет кругом, мысли вертятся каруселью, следствия выстраиваются за причинами, даже прописные истины летят кубарем. У меня высвечивается новая теория: ближе к концу Эсекьель терпеливо (и хотелось бы верить, что неосознанно) дожидался, пока сдамся я. Вот почему он радовался, узнав, что я переспала с Роке в его кабинете. Он ждал, пока я в конце концов соберу вещи и съеду. Тогда ему не придется взваливать на себя двойную вину — за сексуальную несостоятельность и за смерть любви. Кому захочется прослыть сразу и импотентом, и предателем? А теперь вся вина на мне, и Эсекьель даже не пытается развеять сплетни, которые ходят между нашими родными и друзьями. Как ножом по сердцу режет всплывшая в памяти фраза «меня напрягает секс» — это Эсекьель выпалил мне сгоряча в ответ на попытки выяснить, в чем же дело, в одну из наших неудачных ночей. Его напрягал просто секс или секс со мной — или я сама? И любовь увяла вместе с потенцией? Нет, я передергиваю. Наверное, он разлюбил меня после Нью-Йорка или Буэнос-Айреса. Когда дозаправка от секса втроем себя исчерпала, он смирился с моим решением завести любовника и получать наслаждение одной, не делясь с ним. Однако он ничего не предпринимал, пока не обнаружил, торжествуя, что я переспала с Роке в его кабинете. Неудивительно, что он обрадовался: я попалась в собственную ловушку и разорвала то, что он сам разорвать не решался.

Впрочем, возможна и другая, тоже вполне правдоподобная логическая цепочка. Эсекьель мог, несмотря на все внимание и внешнюю любовь к нему, несмотря на отрицание каких бы то ни было чувств к Роке, заподозрить, что моим желанием сохранить брак движет инерция, а не искреннее стремление все наладить. Он мог догадаться, что я цепляюсь за него из упрямства, чувства долга и духа противоречия, что чувства, утонувшие на дне ледяного озера, в котором мы болтались уже который год, так и не оттаяли. Вполне возможно. В интуиции Эсекьелю не откажешь, он обладает безупречным чутьем, которое строится на его умении отстраниться, не вмешиваться и, надо признать, на понимании человеческой натуры.

Ослабят ли эти смягчающие обстоятельства мою решимость? Я устала от недостатка инициативы у Эсекьеля, от его недомолвок, от его аморфности, не поддающейся объяснениям. Никакая чуткость не поможет, если не руководствоваться ею в поступках, особенно когда брак в опасности. Если в глубине души у Эсекьеля и осталось желание что-то спасти, то он опоздал. Счет не на часы, за которые он не успел добраться до компьютера, а на годы. Никто не вправе отрицать, что я сражалась до конца — хоть и совершая ошибки, но из искренних побуждений.

На въезде в Сантьяго я попадаю в пробку. Обычно это выводит меня из себя — я дергаюсь, чертыхаюсь, резко перестраиваюсь, рискуя врезаться, в надежде выиграть пару метров или минут. Я смотрю по сторонам, окидывая раздраженным взглядом своих врагов, но вместо ненависти внезапно проникаюсь к ним сочувствием. Увеличив громкость в своем айподе, откидываю спинку сиденья и качаюсь на волнах музыки. Машина потихоньку ползет в потоке, а меня охватывает непривычное умиротворение, возвращается умение ждать, которое, как я считала, осталось где-то далеко в детстве. Я очень хочу увидеться с Роке, но при мысли о нем само представление о времени меняется — время уже не утекает, а словно расстилается передо мной. Из противника оно превращается в союзника. Через час с лишним, проехав Сантьяго с севера на юг, я приближаюсь к продюсерской компании, которая располагается в белом особняке испанского стиля типа торт безе, как говорит Роке, особняк этот словно тает на солнце почти в самом конце улицы Суэсия. Роке ненавидит вычурные завитушки и балконы, однако здесь нормальная цена аренды и вообще «продюсерский район». На мгновение меня пугает возможная реакция Роке. Тогда, после прогулки на скалы, он смотрел потемневшими глазами, будто ожесточенно копался в собственном сердце, пытаясь выкорчевать оттуда привязывающее его ко мне чувство…

Секретарь с пышной африканской гривой и непринужденными манерами, не спросив фамилии, не узнав, назначено ли мне, и даже не проверив, занят ли Роке, сообщает, что офис на втором этаже, вторая дверь справа. Роке сидит за компьютером. Я робко барабаню пальцами по двери, извиняясь за беспокойство. Увидев меня, он встает и, ускоряя шаг, спешит навстречу. Я отступаю в коридор. Ухватив за плечо, он увлекает меня в кабинет, закрывает дверь и смотрит большими глазами. Только они и светятся на его смуглом, заросшем щетиной лице.