Ольга Клюкина - Визажистка

И имя у него такое же — Марк, мрак…

«Да нет, вот как раз имя-то у этого гада такое же, как у мудреца, Марка Аврелия, — со злостью вспомнила Вера бурое лицо Марка. — Наступили такие времена, что одни только имена и остались, да и то как пустые оболочки, кожурки…»

Рано все же темнеет зимой на улицах в феврале, слишком рано!.

Вера быстро вышла через служебный выход из здания театра, направилась к остановке. Но вдруг ей показалось, что от одного из деревьев в театральном сквере отделилась какая-то фигура и двинулась ей вслед. Неужели кто-то от Марка?

Она быстро оглянулась — никого. Но когда пошла по дорожке между деревьями, снова услышала за спиной отчетливые шаги. Вера опять на полном ходу оглянулась: чья-то длинная фигура метнулась в палисадник, что-то вроде неясной тени. Но теперь Вера окончательно убедилась, что за ней кто-то следил.

«Этого еще только не хватало! Началось! — заколотилось сердце. — Почему? Наверное, Марк понял, что проговорился, выдал себя с головой, и теперь… и теперь…»

Вера прибавила шаг и почти побежала по театральному скверу, чтобы выйти поскорее на освещенное место.

Но не очень-то много оказалось на улице прохожих в этот холодный зимний вечер. Зрители из театра после представления уже разошлись, где-то вдалеке на дороге маячила лишь фигура человека, вынужденного в любую погоду прогуливать своего дога. Но человек с собакой был слишком далеко, чересчур…

Более-менее многолюдно было только на трамвайной остановке: городской транспорт и зимой, и летом работал одинаково отвратительно. Зимой — из-за внезапно выпавшего снега, обледеневших дорог, заносов, аварий, весной — из-за растекающихся повсюду ручьев и канализационных луж, осенью — потому что автобусы отправлялись на уборку урожая, а на трассах повсюду появлялись ямы, словно и из-под асфальта тоже пытались выкапывать картошку.

Вера решила, что сейчас ей лучше всего затесаться среди людей, постараться спрятаться в многолюдстве. И потом, не домой же, к Антошке, ей сейчас вести за собой «хвост». Она до сих пор с содроганием вспоминала, каким ледяным, презрительным голосом Марк поинтересовался про сына. Все, что угодно. Нет, только не это!

Как раз из-за угла выкатился трамвай, и Вера быстренько, вместе с другими, нырнула в салон. Но, оглянувшись, она все же успела заметить, как мужская фигура выпрыгнула из темноты и в последний момент успела заскочить в заднюю, уже закрывающуюся дверь.

«Боже, он успел! Он здесь, — обмерла Вера, плюхнувшись на свободное сиденье. — Что делать? Сейчас как шарахнет из пистолета в затылок! Наверняка он вооружен. Ну нет, на ходу он стрелять не будет, потому что не успеет сразу же выскочить. Подождет до остановки, когда дверь откроется. Что же делать? Может, он меня не заметит?»

Вера вынула из пакета газету со статьей Бориса и постаралась закрыться ею со всех сторон.

В этом номере была напечатана какая-то большая, чуть ли не во всю полосу, статья Бориса о проблемах скорого весеннего сева. Он нарочно принес ее Вере, чтобы она убедилась, что он на самом деле человек серьезный и занимается не только одними безделицами типа конкурса красоты.

«Февраль! Достать семян — и думать!» — такой был у его статьи заголовок. При виде безжалостно изуродованной строки стихотворения Пастернака ей стало муторно, как-то противно заныло в животе. И читать статью дальше расхотелось.

Может, преследователь ее все же не заметит? А если даже сейчас ее видит, пусть думает, что Вера сама его не заметила, так потом проще будет что-нибудь придумать. Нужно постараться сделать вид, как будто ничего не происходит. Пока это самое правильное и… самое трудное.

«Февраль! Достать семян…»

«Достать семян…»

Нужно было хоть как-то отвлечься.

«Черт возьми, — подумала Вера, глядя в темное стекло и пытаясь по отражениям узнать своего убийцу. — Наступило время каких-то сплошных огрызков, объедков от того, что мы привыкли называть культурой».

«Февраль, достать семян…»

Похоже на гигантские челюсти, которые с хрустом перемалывают, употребляют все самое вкусное и ценное, что было создано за многие столетия. Диагноз — глобальный авитаминоз духа, нехватка витаминов и минералов, чтобы не угасало сердце. Общество, чтобы выжить и худо-бедно перевалить в двадцать первый век, сделалось судорожным идиотом потребления, неразборчивым и прожорливым.

Хотя осколки античности до сих пор для многих слишком тверды на зуб. Их не получается перемолоть без остатка — мрамор с легкостью не прожуешь, длинные цитаты быстро не переведешь в пустую шутку, в болтовню. И от этого у многих они вызывают нешуточное раздражение и отторжение — слишком далеко, скучно, давно, не у нас… А где? На другой планете, что ли?

Вера посмотрела на свои руки: они дрожали.

Наверное, она впервые в жизни почувствовала в полной мере, что вся ее жизнь, как и жизнь любого другого человека, на самом деле держится на волоске, на этой вот самой минуте, и может оборваться в любую секунду.

Но почему? Спрашивается, за что? Что она такого сделала? Античные люди не задавали себе таких глупых вопросов.

И все же почему, как нарочно, она в тот день забыла в квартире злополучную сумку? Ведь глупость же, случайность! Откуда она могла знать, что за дружбу со Старче когда-нибудь наступит такая жестокая расплата? Неужели и шагу нельзя ступить, чтобы не угодить в какую-нибудь ловушку? Лишь по дорожке до школы на работу и обратно, до детского сада и обратно, к бочке за самым дешевым утренним молоком и обратно можно было ходить спокойно, по заданному нехитрому маршруту. А стоит хоть немного отклониться от него в сторону…

Трамвай остановился, и Вера машинально втянула голову в плечи. Именно сейчас, когда многие пассажиры покидали вагон, у преследователя была оптимальная возможность успеть нажать на спуск, выскочить и навсегда скрыться в непроглядной тьме.

Нет, двери снова со скрипом закрылись, и Вера все же не выдержала, оглянулась. Кто из этих людей сейчас за ней охотится? Тот парень в пижонской, не по погоде, кепке? Толстяк с добродушным на вид лицом?

Она снова закрылась газетой, словно тонкая бумага могла послужить ей броней, и беспомощно заскользила глазами по рекламным объявлениям, задерживаясь взглядом на тех призывах, где рекламировались игрушки.

«Антошка ждет меня дома, — снова вспомнила Вера. — А вдруг я его никогда больше не увижу?»

Газетная полоса была сплошь составлена из разнокалиберных рекламных объявлений, и теперь Вера тупо разглядывала три крупных буквы в рамочке — «ГСМ» и рядом цену этого самого «ГСМ». Подразумевалось, что все знают, о чем идет речь. Но она почему-то не знала. А что такое, к примеру, шпон, кардиганы, интерфейс, щетинистое покрытие, тик матрацный, амтел в ассортименте стоимостью пять восемьдесят три, какая-то дося, пьедестал за восемьдесят? Люди, что все это значит?