Ольга Клюкина - Визажистка

Дословно «гетера» означает «спутница», и в древние времена так называли лишь самых образованных женщин, ведущих независимый образ жизни, которые помогали мужчинам в самосовершенствовании.

История до сих пор сохранила для нас имя Аспасии, верной подруги, а позднее и жены Перикла. Гетера по имени Фрина без устали позировала знаменитому скульптору Праксителю, Гликерия была верной спутницей комедиографа Менандра, и так далее и так далее…

Вера так увлеклась, что зачем-то начала описывать Юлию Валентиновичу известный бронзовый барельеф, где гетера Аспасия изображена рядом с Сократом, который ей внимает, как самый послушный ученик: по преданию, эта женщина поражала своими знаниями даже философов.

Но потом, встретив удивленный взгляд следователя, осеклась на полуслове: чего это она разболталась, как в школе? Должно быть, на нервной почве.

— И все же я не понял, почему Свирский тоже называл вас гетерой, — сказал, помолчав, Юлий Валентинович. — Вот вы сейчас пытаетесь убедить меня, что в шутку. Хорошо, ладно. Но как тогда быть с той странной записью в тетради, которая открытой лежала у него на столе в день убийства. Там, как вы уже знаете, слово «гетера» было подчеркнуто, и причем очень криво, наспех, рукой самого убитого. Как это расценивать? Как предупреждение? Или как попытку в последнюю минуту сообщить об опасности? Что?

— Я… не знаю, ничего не понимаю. Я просто хотела сказать, что в определенном смысле и была его спутницей, совсем недолго, повсюду его сопровождала, а он так шутил. И потом, мы часто беседовали с ним на исторические темы, он тоже любил древность. С ним можно было сколько угодно говорить о подобных вещах. Он же был коллекционер.

— На этом вопросе мы остановимся отдельно. Значит, вы по-прежнему уверяете, что пару раз в неделю приходили к Свирскому лишь для того, чтобы делать макияж? — поинтересовался следователь.

— Да, именно так. И еще — беседовать, общаться.

— Макияж восьмидесятилетнему старику? Согласитесь, это звучит как-то неправдоподобно.

— Я все уже объяснила. Как могла.

— Можно понять, если хотя бы массаж пяточек или других… частей тела. Лично я не нахожу в этом ничего предосудительного. Но не только же говорить о возвышенном, верно? И за это деньги, как правило, не платят. Как известно, за каждый визит к Свирскому вы получали вознаграждение. Или от этого, Вера Михайловна, вы тоже будете отказываться? Предупреждаю, что говорю это сейчас на основании свидетельских показаний.

— Нет, я не отказываюсь. Но… я ничего от вас сейчас не скрываю! Почему вы мне не верите?

— Это не входит в круг моих профессиональных обязанностей, — спокойно ответил Юлий Валентинович, пробарабанив пальцами какую-то только ему ведомую мелодию.

— Тогда я вообще буду молчать!

— Предупреждаю, что это вовсе не в ваших интересах. Хорошо, хорошо, в конце концов, это ваши личные дела, будем считать, что так. Если вам не нравится эта тема, давайте перейдем к философии. В частности, меня интересует, касались ли вы когда-нибудь в ваших исторических беседах со Свирским темы самоубийства? Может быть, вспоминали вместе о каких-нибудь знаменитых самоубийцах? — спросил Юлий Валентинович.

— Нет, не помню.

— Хорошо, а вы сами могли бы мне назвать исторических личностей, ушедших из жизни, перерезав себе вены? Мне хотелось бы получить от вас некоторые сведения.

— Это может помочь следствию? — усомнилась Вера.

Она не могла сообразить, сколько времени провела уже в этом кабинете, и хотела только одного — домой, скорее домой.

— Не всякому, но этому делу — несомненно, — строго сказал Юлий Валентинович. — Иначе я вас не спрашивал бы. Обычно я задаю только те вопросы, которые необходимы для следствия.

«Сомневаюсь», — могла бы возразить Вера, если сейчас она вообще могла о чем-нибудь спорить. Если бы это было возможно, она легла бы прямо на пол в кабинете, настолько мало у нее было сил. Неизвестно, сколько времени они болтали о чем угодно, но только не о самом главном — о том, что Старче был убит, мертв!

— Это был самый распространенный способ ухода из жизни, которым пользовались древние, — выпустить из себя кровь, — со вздохом сказала Вера. — Поэт Лукиан, приговоренный Нероном к казни, еле-еле вымолил у императора возможность покончить жизнь самоубийством именно таким образом, и посчитал это за великое благо. Так же ушел из жизни и Сенека: получив приказ умереть, он с помощью врача вскрыл себе вены и умер, изрекая слова, которые за ним записывали секретари. А Петроний, тот вообще перерезал себе жилы за пиршественным столом, причем до последней минуты не хотел говорить ни о каком бессмертии души, а распевал веселые песни и декламировал непристойные стихи.

— Смотрите, как вы много про это знаете! — почему-то обрадовался Юлий Валентинович. — Это очень, очень интересно. А вот в моей практике, признаюсь, не встречался прежде случай, когда человек выбрал для ухода из жизни именно такой способ. Обычно как-то все происходит более грубо, невежественно…

— Но при чем здесь способ ухода из жизни? Свирского убили! Это же ясно как день. Он вовсе не собирался уходить из жизни, я знаю! И потом, там был пистолет. Кто-то заставил его сделать это. Или скорее всего сами перерезали ему жилы. Негодяи! Какие же негодяи!

— Не волнуйтесь так, Вера Михайловна, к этой теме мы еще вернемся, всему свое время. Найденным пистолетом пока занимается экспертиза. Значит, вы утверждаете, что Свирский никогда не делился с вами мыслями насчет самоубийства. Я внесу это в протокол. Разумеется, я вижу, Вера Михайловна, что вы не вполне здоровы, помню ваши слова насчет температуры и потому задержу вас совсем не долго. И все же почему вы так решительно утверждаете, что мы имеем дело с убийством? Вы что-то знаете? Разве нельзя предположить, что Свирский мог прибегнуть и к оружию, когда увидел, что не может справиться со своими старыми артериями?

— В комнате были видны следы борьбы, — терпеливо принялась повторять по третьему разу Вера. — Сорванная с окна занавеска, разбитые об пол уникальные часы, которыми он особенно дорожил. Эти часы заряжаются… впрочем, это сейчас не важно… Он не мог бросить их просто так, потому что был не варваром, а настоящим коллекционером. И еще я думаю, что Свирский хорошо знал убийцу, раз сам пустил его в квартиру. И стрелял в себя не он. В крайнем случае его кто-то заставил. Да, но кому, зачем понадобился этот ужасный спектакль с руками? И столько крови…

— Вы так убежденно говорите, как будто сами все это видели, — заметил следователь. — Заслушаться можно. Надеюсь, в скором времени я тоже составлю точную картину преступления. И все же я пока не могу понять, что означают слова в его предсмертной записке про гетеру: «Гетера правильно сказала: не кляни смерть…» Как? Разве я еще не говорил, что в записке на столе были именно такие слова?