Ольга Дрёмова - Танго втроём. Жизнь наизнанку

— Так вот, чтобы не оказаться у разбитого корыта, Верочка была вынуждена встать и пройти в зал, в конце-то концов, предчувствия предчувствиями, но что ж она, зря столько часов в очереди прокуковала? Чем ей эта девица не приглянулась, сказать сложно: вроде и одета чистенько, и причёсана аккуратно, а вот не легла душа — и всё тут! — наклонив по-куриному голову набок, дама в бигуди сожалеюще вздохнула.

— И что же, эту вашу знакомую плохо постригли? — Взглянув ещё раз на часы, обладательница ватного колпака, покрытого замызганным полиэтиленом, уже собиралась встать и вернуться в общий зал, когда слова накрученной на бигуди собеседницы заставили её изменить решение.

— Как бы не так — плохо постригли! — Сжав узкие губы, рассказчица бросила на соседку негодующий взгляд, будто часть вины за то, что случилось с неведомой Верочкой, лежала непосредственно на ней. — Да после этой треклятой парикмахерской на Вериной голове не осталось ни одной волосины!

— Боже мой! — Приложив кончики пальцев к губам, дама в колпаке страшно округлила глаза.

— Верьте мне, голубушка, так оно и было. — Довольная произведённым эффектом, рассказчица слегка откинулась назад, и на её щеках загорелись два тёмно-малиновых пятна величиной с пятикопеечную монету.

— Да как же это?! — в голосе околпаченной дамы послышалось непритворное сочувствие незнакомой Верочке, ставшей жертвой обстоятельств, в которых мог оказаться любой, в том числе и она сама.

— На самом деле всё произошло крайне быстро и неожиданно, — чтобы лучше владеть ситуацией, рассказчица до минимума убавила мощность сушилки, — накрутила эта свистушка мою Веруню на коклюшки, налила «Локона», одела вот такой же самый колпак и велела ждать двадцать пять минут, а сама куда-то отошла. Уж не знаю, то ли раствор был слишком сильный, то ли у Верунчика после прошлой «химии» ещё волосы не отошли как следует, а может, надо было меньше держать, — кто его знает? Да только в тот момент, когда Вера наклонилась над раковиной, чтобы смыть состав, волосы у неё на голове ещё были, а когда она глаза перед зеркалом открыла… — не найдя слов для описания многострадальной головы подруги, дама в бигуди безмолвно развела руками.

— Сожгли?.. — простосердечно охнув, женщина в колпаке с ужасом представила покрасневшую лысую голову, покрытую редкими пушинками былой роскоши.

— Начисто, — длинно выдохнув, рассказчица отключила сушилку, и в комнате стало тихо.

— И что же ваша подруга? — Женщина в колпаке замерла на месте, забыв о времени и рискуя повторить путь неведомой страдалицы.

— А что — подруга? Вызвали заведующую, как водится, та — «ох, да как же это», «ох, да что же это», только разве охами да ахами волосы назад приставишь? Начали они всей сменой вокруг Веруни прыгать, видимо, испугались, что она жалобную книгу попросит — тогда ведь премия ухнется, — назидательно заметила она, — вот и засуетились. Давайте, говорят, мы с вас денег не возьмём. А что деньги? С одной стороны, конечно, волосы — не зубы, рано или поздно отрастут, но это ещё когда случится!

— Подумать только, а я столько раз делала в угловой парикмахерской завивку! — На минуточку представив, что на месте пострадавшей Веры могла бы оказаться она сама, дама в колпаке вскинула вверх брови, и её лицо стало напоминать мордочку возмущённого хорька.

— Представляете состояние Веры? С тех пор как она получила квартиру в этом районе, — а это с шестидесятого, а может, и с пятьдесят восьмого, — она каждые полгода делала себе в этой парикмахерской шестимесячную завивку, а тут — на тебе, попала на новенькую, и та враз оставила её без волос. Эту парикмахершу Танькой зовут. Если, тьфу-тьфу-тьфу, вам когда-нибудь доведётся попасть в парикмахерскую за углом, ради собственной безопасности при имени Таня просто бегите без оглядки…

Приняв к сведению информацию, нахимиченная дама торопливо кивнула и, тонко постукивая каблучками, поспешно засеменила в общий зал, а рассказчица, шумно вытолкнув из груди воздух, перевела взгляд на молодую женщину, сидящую на банкетке около окна. Она сидела, прикрыв глаза, видимо, ожидая, пока волосы поддадутся окраске, думала о чём-то своём и не выказывала ни малейшего желания принять участие в общем разговоре.

Молча глядеть в узкое окошечко на полупустую улицу даме с решётчатыми бигуди было откровенно скучно, но завязать беседу с человеком, явно показывающим, что он полностью ушёл в себя и не слышал ни единого слова из произнесенного над самым его ухом, было ещё сложнее. Бросив в сторону симпатичной женщины косой взгляд, дама в бигуди несколько раз громко кашлянула, но, видя, что её уловка не сработала, решилась изменить тактику.

— Вы случайно не в курсе, парикмахерская закрыта на все майские или один день у них всё-таки рабочий? — рассчитывая на то, что любой воспитанный человек не сможет уйти от прямого вопроса, словоохотливая дама приятно улыбнулась и заранее одарила незнакомую женщину ласковой улыбкой.

— Я не знаю, — не открывая глаз, та отрицательно качнула головой.

— Интересное дело, уже середина апреля, а у них на дверях ни объявления, ни какой-нибудь бумажки: думайте, что хотите. Это же безобразие, всё делают в последний момент! — В провокационной реплике пожилой женщины было слышно явное приглашение к разговору, но, несмотря на все её усилия, сидящая у окна не открыла глаз, и дама в бигуди, оскорбившись проявленным к её миролюбивым попыткам откровенным пренебрежением, недовольно замолкла.

В наступившей тишине комнаты было отчётливо слышно, как за стеной, в общем зале, перекрикивая жужжание фенов, громко переговаривались между собой мастера, обсуждая размеры капроновых колгот, выброшенных позавчера на прилавок галантереи, и непослушные вихры на затылке заведующего соседнего продовольственного «самбери», через которого вся парикмахерская братия второй год отоваривалась дефицитной колбасой и мясом первой свежести.

Краем уха прислушиваясь к болтовне о новомодном увлечении бадминтоном и о странном нововведении почты — индексе на конвертах, — Люба сидела на банкетке у окна с закрытыми глазами и думала.

С тех пор как Берестов уехал в Самарканд, прошло почти полтора года, и единственное, что изменилось в её жизни, так это то, что из приемной первого она плавно переместилась ко второму секретарю горкома, сидящему этажом ниже.

О том, что она отказалась выйти замуж за Берестова и уехать вместе с ним в Узбекистан, Люба не жалела. Когда-то давно, когда Мишеньке было от силы пять, она страстно хотела этого брака, рассчитывая каким-то чудом на партию первой скрипки, всеми уважаемой, богатой и респектабельной жены самого важного человека в горкоме. В предвкушении этого момента она предавалась самым несбыточным мечтам и втихую, когда во всём доме уже был погашен свет, под абажуром кухонной настольной лампы старательно выводила на клетчатом листке блокнота мудрёные вензеля, укладывая заглавные буквы собственного имени и фамилии Ивана Ильича в замысловатые конфигурации, одной из которых предстояло занять место на первой странице её нового паспорта.