Ольга Дрёмова - Танго втроём. Жизнь наизнанку

— Что значит недолго? — Слова Ивана прозвучали для Валентины громом среди ясного неба, и в первое мгновение она настолько растерялась, что не смогла уловить их смысл. — Что ты хочешь этим сказать?

— Я ухожу с поста второго секретаря Узбекистана, — отчётливо, словно стараясь прислушаться к своим словам со стороны, проговорил Берестов.

— Что значит — ухожу? — От удивления глаза Валентины раскрылись, а нижняя челюсть слегка отпала. — С такого поста, как твой, в пятьдесят восемь уходят или в тюрьму, или ногами вперёд. Ты что, собрался умирать? — Скривив рот на сторону, она недоверчиво посмотрела на мужа.

— Самое смешное то, что ты почти угадала, — глядя в ошарашенное лицо жены, Берестов усмехнулся. — Помнишь, месяц назад, или что-то около того я ходил к хирургу с фурункулом? — загадочно прищурился он.

— И что? — не понимая, к чему клонит муж, Валентина напряглась, чтобы не упустить сути происходящего.

— На поверку безобидный фурункул оказался зловредной раковой опухолью чуть ли не в последней стадии, — абсолютно спокойно выдал Берестов.

— Ванечка, может быть, врачи что-то напутали? — глядя на мужа с нескрываемой жалостью, Валентина прижала ладони к щекам и что есть силы закусила нижнюю губу.

— Опухоль зафиксирована на рентгеновском снимке, так что никакой ошибки быть не может, — отклонил предположение Иван.

— Да как же это? — Выбитая из колеи ужасающей новостью, Валентина судорожно сглотнула и замотала головой. — Нет, Ваня, нет! Такого не может быть!

— Почему? — Правая бровь Берестова незаметно поползла наверх.

— Потому что без тебя Юрашке не выбраться, — особенно не задумываясь над тем, что говорит, Валентина незрячими глазами смотрела в пространство. — Сколько врачи дали тебе времени?

— Тебя интересует только это?

Вздрогнув, будто очнувшись ото сна, Валентина подняла глаза на мужа и вдруг, осознав смысл своих слов, начала покрываться красными пятнами.

— Ванюша, ты не так меня понял… — не зная, как выкрутиться из создавшейся ситуации, с напряжением выдавила из себя она и, чувствуя, как в области затылка забилась жаркая волна, виновато дёрнула губами.

— Я всё понял именно так, как надо, — тихо произнёс Берестов, и глаза его, сузившись до щелей, резанули Валентину холодными лезвиями нескрываемой ненависти. — В этом мире тебя интересует только одно — благополучие твоего сыночка, и тебе совсем не важно, на чьей крови оно будет построено.

— Ваня!

— С сегодняшнего дня относительно Юрки на меня можешь не рассчитывать, — глухо выдохнул он. — По состоянию здоровья меня меньше чем через месяц отправят на досрочную пенсию, конечно, как полагается, со всеми почестями и регалиями. Из-за того, что болезнь не позволяет находиться в жарком климате, для меня сделают исключение: сразу по выходу на заслуженный отдых мне открыта дорога в Москву. — В тоне Берестова зазвучала нескрываемая желчь.

— В Москву? — Прислушавшись к чему-то невидимому внутри себя, Валентина секунду помолчала, а потом медленно подняла на мужа побледневшее лицо. — Сколько ты заплатил за этот диагноз, Ваня? — Скользнув в пустоту, сердце Валентины на какое-то мгновение остановилось, а потом, рванувшись из груди окровавленной птицей, камнем упало куда-то вниз.

— А ты ничего, кумекаешь, не смотри, что с виду дура дурой. — В тоне Берестова зазвучало нечто похожее на уважение, смешанное с чем-то таким, чему Валентина, пожалуй, не решилась бы подобрать названия: не то с презрением, не то с сожалением, не то с горькой отрешённостью, идущей откуда-то глубоко изнутри, из того потаённого уголка души, доступа в который для неё никогда не было.

— Ты… едешь к ней? — с трудом ворочая непослушным языком, еле слышно выдохнула Валентина.

— К ней, — безо всякой жалости подтвердил Иван.

— Ваня, опомнись, зачем ты ей нужен? Ты старше этой девочки почти на тридцать лет, она моложе даже твоего собственного сына! Кем ты к ней придёшь? Что ты ей сможешь дать? У тебя же через месяц не останется ничего: ни денег, ни связей, ни положения в обществе — ничего, кроме звания почётного пенсионера и грамоты на стене.

— Кто из нас может знать, что у него останется через месяц, — дрогнув уголком рта, Берестов криво усмехнулся.

— Одумайся, Ванечка, пока ещё не стало поздно, — хрипло прошептала она, и вдруг по её посеревшему лицу ручьями побежали слёзы.

— Тебе придётся научиться жить без меня, — словно не слыша её слов, произнес Берестов. — Всё. Ни тебе, ни твоему паршивцу, перешагнувшему через мою жизнь два года назад, я не должен ничего. Живите, как хотите, Бог вам судья, а я умываю руки.

— Почему ты так уверен, что она до сих пор тебя ждёт? — Посеревшее от страха и отчаяния лицо Валентины заливали солёные слёзы, но, цепляясь за каждый возможный шанс, она не желала прекращать борьбу и сдаваться без боя. — Два года назад я разговаривала с твоей Любой, и она мне сказала, что не хочет иметь с тобой ничего общего!

— Лично для тебя это ничего не меняет, — не поверил Берестов.

— Я говорю тебе правду!!! — с болью выкрикнула Валентина. — Клянусь тебе, что это правда, клянусь самым дорогим на свете — здоровьем сына! — Скорее даже не увидев, а почувствовав, что от её последних слов Берестов вздрогнул всем телом, она сложила руки в замок и просяще посмотрела мужу в глаза. — Остановись, ради всего святого, опомнись! Подумай, какой ты крест на себя взваливаешь! А что, если твои слова да Богу в уши? — со страхом прошептала Валентина. — Об этом ты не подумал? — Ты хочешь бросить к ногам этой девочки всё, что у тебя есть, но ей это не нужно! Ванечка… — вложив в свой взгляд всю нежность, на которую она ещё была способна, Валентина пронзительно посмотрела в каменное лицо мужа.

— Что ей нужно, а что нет, решать Любе, своё слово я сказал. — Превозмогая внутреннюю дрожь, Берестов тяжело сглотнул и, едва заметно дёрнув ноздрями, вперил в Валентину ненавидящий взгляд, и в этот момент она окончательно осознала, что с этого дня ей предстоит идти по жизни одной.

— А скажи-ка ты мне, друг мой ситный, Петруша, отчего это у нас литр бензина на заправке — семь копеек, а пол-литра минералки на прилавке — на целый гривенник тянут? — Открыв тяжёлую дверку несгораемого шкафа, Горлов взял в руки толстую картонную папку светло-брусничного цвета и, положив её перед собой на стол, коснулся рукой тряпичных завязок.

— Ну, я не знаю… может, какая накладка где произошла… — Пётр, замявшись, неопределённо пожал плечами, и его лицо приняло виноватое выражение, как будто он и впрямь допустил оплошность, вовремя не уточнив для своего начальника причины подобной ценовой несостыковки.

— Думаешь, накладка? — с сомнением проговорил Горлов, и правый уголок его рта пополз вниз. — А то, что полный бак бензина обходится в два восемьдесят, а бутылка «Экстры» — в четыре двенадцать, это как понимать, тоже как накладку?