Татьяна Поликарпова - Женщины в лесу

— Я не знаю… Наверное, я не готова. Наверное, мне не время…

— Ты не любишь меня, — полуспрашивал, полуутверждал Гелька.

— Боже мой… — Ася изо всех сил прижимала к себе его голову. — Наверное, наоборот… Потому… Мне страшно потерять тебя. В… В этом…

— Почему потерять? Как это? — Гелька от удивления привставал, смотрел на нее, не мог понять. Ася пугалась: вдруг он обидится, если она скажет, каким чужим он становится. И все переводила на себя.

— Мне кажется, я буду тогда другой, — бормотала она, не договаривая, что ей страшно стать такой, как он в эти минуты помрачения. Стать… как бы и не человеком. Потерять себя привычную… Себя саму…

— Но почему другой?!

— Конечно, другой! — Ася трезвела от этого столь простого соображения, так кстати пришедшего ей в голову, голос ее креп. — А главное, все увидят, что я стала другой! А я увижу, что они видят! Увижу, как все смотрят на меня! Геля, Гелечка! Мы же уедем после распределения… Вот там. Там нас, прежних, никто не знает. И будет так, что мы… Будто мы всегда такие… Ну, не как сейчас.

Тут голос ее замирал: ей становилось грустно оттого, что уже никто не будет знать их прежних. А лишь вот таких непонятных, каким она видела Гельку в минуты его затмений. Всего и было с ним два таких случая, но ей было достаточно, чтобы бояться. Если б можно было жить без этих его темных провалов, выпадений из понятного ее мира. Без этих его предрассудков. Как у всех…

Да, как у всех — Ася знала это. И девушкой она была начитанной, и великим писателям верила больше, чем себе самой. А все они и, главное, Пушкин, называли это наслаждением, описывали немыслимые страдания, рассказывали о преступлениях, ради этого совершаемых. Так что Ася, зная свою чувственность, испытывая блаженство и некоторое помрачение сознания от прикосновений и поцелуев мужа, просто боялась потерять себя в последнем наслаждении и не вернуться из помрачения. Но раз этого было не миновать, единственное, о чем она молила, — подождать до отъезда в землю незнаемую — к месту работы. Пусть это будет впереди…

Эти пушкинские видения, эти строчки с тех пор, как были прочитаны Асей — кажется, в восьмом или девятом классе, — и готовили ее к этим наслаждениям. И — обещали их. И вполне могло статься, будь ее друг и муж опытней, вполне могло бы совершиться так, как хотелось бы Асе: словно бы само собой; так выходило у них с поцелуями: будто помимо их участия.

Но оба они были первыми людьми на Земле — Адамом и Евой. Только в отличие от тех они зависели от многих обстоятельств. Те, первые, не знали и не ведали их затруднений.

…Ася и Гелий говорили друг другу: «Нет мира под оливами», когда он приходил к ней из своего общежития, а тут не вовремя для них возвращалась Асина бабушка. Но даже если бабушка уезжала далеко к кому-то в гости, в соседней, смежной комнате всегда существовала одна из двух бабушкиных квартиранток, работниц какой-то фабрики. Они работали в разные смены. Стало быть…

Ася нарочно открывала дверь к ним, если Гелька задерживался у нее допоздна. Пусть не смущает пожилых девушек закрытая дверь, пусть не тревожат соблазнительные предположения: что может твориться там, за дверью, где вдвоем молодые? Мира под оливами не было. Мир кишел свидетелями и соглядатаями. Он пристально следил за Асей: как она поступит? Как изменится?

Весь мир и она одна… Так уже было однажды… Ася помнит… Ее первое лето в деревне. Семья только что переехала жить в совхоз из большого города. Так захотел папа. Да, значит, тогда ей было пять лет. Только что исполнилось. Однажды она оказалась одна на пышно зреющем огороде… Грядки как взбитые перины; замершие в зное растения; и — неподвижное солнце надо всем, солнечный обморок на земле…

Она запомнила на всю жизнь то свое детское состояние: мистический ужас перед огромном миром, густо, плотно заселенным живыми растениями. Потом она думала, что тогда впервые почувствовала свою человеческую отдельность от мира, и ужас этого чувства врезался в ее существо навсегда. Она и сейчас помнила, что ее поразило огромное множество живых созданий вокруг: морковки в земле, огурцы в парнике, помидоры на кустах, выше ее ростом, надутые важностью кочаны капусты, выглядывающие наполовину из грядок сизые свеклы — они высунулись так, чтобы посмотреть на маленькую Асю, а вместе со свеклами все-все: под землей, на земле, над землей — до самого неба с огромным жарким глазом — солнцем — смотрели на нее одну. Она это чувствовала и знала: они все вместе смотрят на нее одну и чего-то ждут от нее, подстерегают каждое ее движение… Ей не оставалось ничего другого, как пристально следить за ними всеми. Сама не выше помидорного куста, она медленно поворачивалась вокруг себя, не допуская, чтобы они затеяли что-то за ее спиной; она старалась хотя бы вот так — взглядом — остановить возможную опасность.

Солнечный янтарь августовского послеполудня на пустынном огороде сохранил навеки живыми ощущения ребенка, тихого, как растение: впервые испытанное чувство своей отдельности от остального мира, свою малость, свое одиночество в нем и то предельное напряжение души в усилии понять, что же это все значит… Это напряжение, помнит Ася, причиняло ей боль.

…И вот опять… Ее замужество снова — и с новой силой — выставило ее одну перед миром. И весь мир ждет: как она поступит?

Затевая поездку в отчий дом вместе с Гелькой, Ася ничуть не сомневалась, что там, в доме, где две с половиной комнаты и пятеро, не считая их с мужем, обитателей, ей ничто не угрожает: просто там не было места.

Ася сразу же сказала маме, что им не нужна комната, которую для них приготовили: крохотная боковушка, где и помещалась только одна кровать. Они будут спать на сеновале вместе с младшими братишкой и сестренкой. Услышав это, папа только крякнул-хмыкнул и сокрушенно, хоть и почти незаметно, покрутил головой.

…Недаром он крутил головой и хмыкал. Где и были для молодых все условия, по мнению папы, так это на пароходе. Они ехали из города на преддипломные каникулы вместе с папой, возвращавшимся из командировки, и с сестренкой, которую он брал с собой. У них были две каюты второго класса. Одна — для молодоженов… Тесное, раскаленное солнцем убежище на двоих. Мягкие диваны расположены как в купе поезда: один над другим. Большое — во всю ширину каюты — окно притеняли жалюзи, собранные из лакированных деревянных реек. Пробиваясь меж ними, солнце высвечивало весь объем каюты золотистыми прозрачными полосами. Затворив за собою дверь, Ася и Гелька попали словно внутрь волшебного фонаря. И сами стали полосатыми в светлую и темную линеечку. Взглядывая друг на друга, долго не могли успокоиться от смеха…