Наталия Экономцева - Точка Женщины

Между тем взлет откладывается. Уже почти пятнадцать минут, как они должны быть в воздухе. Он нервно нажимает на кнопку вызова стюардессы. Никакой реакции. Он недовольно морщится. И почему ему, спрашивается, дали место у прохода? 26 С. Ведь и 26 А, и 26 В остаются пустыми. Кто-то другой на его месте мог бы просто пересесть, но он может решиться на это не раньше, чем все пассажиры займут свои места, а самолет взлетит. Он закрывает глаза. Может быть, попробовать уснуть? Он встал гораздо раньше обычного, так что очень может быть… И, конечно же, как только он начинает погружаться в сон…

— Пожалуйста, поторопитесь. Мы ждем только вас!

Вот и стюардесса. Когда она не нужна, когда ты пытаешься заснуть, она тут как тут и голосит прямо над ухом. Нарочито зевая, он открывает глаза. Прямо над ним стоит стюардесса — полнеющая, седеющая женщина. И почему же миновали те времена, когда в бортпроводницы брали только симпатичных и молоденьких? Откуда взялась эта клуша, с отвратительным, резким голосом? Он критически осматривает ее с ног до головы и переводит взгляд на женщину, стоящую рядом. А рядом…

Рядом с клушей — невысокая, очень тонкая белокурая девушка. В первый момент ему кажется, что она совсем девчонка, но вот она поднимает голову, и он видит ее лицо — взрослое и серьезное. Ее ярко-синие глаза изучают его без всякого смущения. И опасность, исходящую от нее, он чувствует сразу же, а его сердце вдруг издает такой протяжный гул, что он даже забывает демонстрировать раздражение. Она говорит ему:

— У меня 26 А.

Причем выясняется, что голос у нее слишком низкий для такой хрупкой фигурки, чуть хрипловатый, бархатный. Он поднимается, чтобы пропустить ее, и она оказывается так близко, что сигнал опасности становится во много раз сильнее. Он вдыхает запах духов, алкоголя и ее тонкого тела, и его обостренное обоняние отзывается в ту же секунду: она пахнет очень приятно.

Краем глаза он продолжает за ней наблюдать. Ручной клади у нее нет вообще. Вернее, есть несколько маленьких сверточков и пакетиков, которые она бестолково рассовывает по кармашкам передних сидений. После чего она закидывает ногу на ногу (совершенно глупый поступок, когда долго сидишь без движения, от этого может произойти отек), решительно подзывает стюардессу и заказывает коньяк — целую бутылку (поступок еще глупее первого: в салоне с мощнейшими кондиционерами обезвоживание организма обеспечено). И к тому же совершенно очевидно, что она пила и до этого. Он пожимает плечами: о чем она вообще думает? Неужели она даже не выпьет таблетку от укачивания? Он снова закрывает глаза, убеждая себя, что его соседка — совершенно бестолковая, глупая девица. Он достиг в самоубеждении завидных высот и в принципе может при желании убедить себя в чем угодно. Но сейчас у него ничего не выходит. Даже произнося про себя «бестолковая, бестолковая, глупая девица», он понимает, что отрицать случившееся глупо: его сердце еще сжимается и разжимается как и раньше, но временами проваливается куда-то в глубину живота.

Он оглядывает ее с головы до ног: кеды, джинсы с протертыми коленками, обычная белая майка, загорелое лицо и… оказывается, она тоже смотрит на него. Он кашляет. Ну что за придурок! Теперь обязательно нужно что-то сказать.

— Вы хотите таблетку? — спрашивает он, понимая, что в горле почему-то пересохло.

— Таблетку? — лениво выговаривает она.

Ну что за придурок! Он готов провалиться сквозь землю: зачем он, собственно, привязался к ней со своими таблетками? Почему не на шел ни одного более подходящего вопроса? Неужели из всех книг, которые он прочел от корки до корки, или хотя бы из тех, что он сам перевел, нельзя было выудить ни одного более подходящего вопроса? Но деваться уже некуда, надо продолжать.

— Ну да, чтобы не укачало, — это он уже говорит вслух, краснея снаружи и холодея изнутри.

— Ах, вот оно что, — медленно протягивает она, — нет, спасибо. Меня никогда не укачивает.

— Отлично, — отзывается он и тут же закрывает глаза, мысленно отмечая про себя, что ни разу в жизни не встречал человека, который говорил бы «ах, вот оно что». То есть в книгах эти слова встречаются довольно часто, но вот чтобы кто-то их на самом деле произнес… Лингвистический анализ всегда действовал на него успокаивающе. Или может, это просто привычка прятаться от чувств за словами? Даже так: наверняка это привычка прятаться от чувств за словами. Он пытается дышать ровнее. Вдох и выдох, вдох и выдох, это так просто. Воздух в самолете сухой и горячий, глубоко вдыхать здесь не очень приятно, другое дело на море…

Ему тридцать пять. Считая в уме свои вдохи и выдохи, он пытается прикинуть, когда ему в последний раз кто-то по-настоящему нравился. Все эти случаи — уж себе-то самому можно признаться — легко пересчитать по пальцам одной руки. Не говоря уже о том, что за последние лет пять этих случаев было… Да что там, их не было ни одного. Самолет начинает двигаться, набирает скорость и взлетает. Мятный леденец, глотать как можно чаще, чтобы не заложило уши. Вдох и выдох, это очень просто. Не открывать глаз, не бросаться в этот омут. Слишком дорого ему далось его нынешнее спокойствие. Он так старательно изображает полудрему, что, сам того не замечая, начинает проваливаться в самый настоящий сон.

Надо ли удивляться, что, как только сон накрывает его с головой, чья-то рука мягко ложится на его локоть, а бархатный голос возле самого уха произносит:

— Знаете, мне ужасно неудобно. Но меня тошнит, выпустите меня пожалуйста!

Он медленно открывает глаза.

— Черт, уберите ноги, мне нужно в туалет! Меня укачало!

— Можно попросить у стюардессы воды…

— Подвиньтесь!

— Подождите, у меня ведь тоже есть вода, но, правда, нет стаканчика…

— Ну что за придурок! Выпусти меня скорее! Хотя теперь уже, кажется, поздно.

В ту же секунду ее рвет, и он едва успевает поджать ноги. Моментально начинается суета. Пассажиры вокруг недовольно шепчутся, прибегает стюардесса с совершенно бесполезными бумажными пакетами, таблетками и водой. Его заставляют подняться и отойти, наперебой предлагают соседке лекарства и напитки. Ей наливают грейпфрутовый сок, меряют давление и предлагают вызвать врача к месту посадки. Все это время он стоит в проходе, внимательно изучая свою одежду. Все в порядке. На него ничего не попало. Вдох и выдох, вдох и выдох. Хотя учитывая все обстоятельства, это уже не так просто, как раньше.

Когда все успокаивается, он снова усаживается и закрывает глаза, размышляя о том, что непосредственно перед приступом рвоты она в точности повторила слова, которые за несколько минут да этого он сказал сам себе, а именно: «Ну что за придурок!» Но сейчас даже лингвистический анализ не может его усыпить, тем более что соседка продолжает копошиться, пить воду и шумно шмыгать носом. Почему бы ей, собственно, не пересесть? Свободных мест полным полно. Но, похоже, она этого делать не собирается. Она даже переместилась со своего кресла 26 А на 26 В и теперь сидит совсем близко, касаясь острым локтем его рукава. Может быть, ему самому пересесть? Это было бы некрасиво. И к тому же глупо, учитывая те случаи, которые можно пересчитать по пальцам одной руки. Да, ее стошнило, прямо на пол рядом с ним, и он едва успел поджать ноги. Она напилась еще до взлета и не думала о последствиях. Она, похоже, вообще не думает о последствиях. Бестолковейшая, глупейшая девица.