Наталия Экономцева - Точка Женщины

Благодаря папиным усилиям окно открыто, но прохладнее не становится, и никто, кроме меня, не знает, в чем причина. Можно сколько угодно валить этот неожиданный перепад температур на циклон, озоновые дыры и движения воздушных масс. Но мы с вами знаем, что причина в том, кто сейчас едет ко мне, нарушая все возможные правила дорожного движения. Он никогда не будет моим, но все-таки он им будет, хотя бы сейчас, на несколько минут или даже на одну минуту.

— Запомни, девочка, — говорит бабуля, поправляя рукав своей прозрачной светло-зеленой блузки и покачивая носком подобранного в тон темно-зеленого ботинка на высоком каблуке, — если женщина захочет, мужчина будет с ней. Может, ненадолго, но обязательно будет.

Я слышу его шаги, когда он на другом конце этажа выходит из лифта. И не надо крутить пальцем у виска, я прекрасно знаю, что это невозможно, и тем не менее я его слышу. Его шаги звучат в такт биению моего сердца, и даже не думайте смеяться. Сначала попробуйте посмотреть, как горит ваша большая любовь, потом полежать в полной темноте четыре дня, вернее, пять, а после этого мы посмеемся вместе.

Он идет ко мне, и я замираю. Мне жарко. Мне хочется пить.

Когда открывается дверь, кто-то рядом со мной вздрагивает так, что звенят больничные склянки.

Ну вот, он приехал. Самые близкие люди у постели смертельно больной героини. Не это ли голубая мечта всех безнадежно влюбленных женщин?

Бабуля, разумеется, не приедет.

— Я? В больницу? — говорит она, брызгая на высокую прическу лаком. — Да вы с ума сошли! У меня от всего этого настроение портится!

Родители и любимый мужчина обнимаются, поливая друг друга слезами, а самая горячая слезинка капает мне на нос, отчего я моментально прихожу в себя. А тот, кто никогда не будет моим, говорит, что все это ужасная, ужасная ошибка. На самом деле он и не собирался меня бросать. Его срочно вызвали в командировку, он опять где-то изучал свои нефтяные скважины, он просто не успел мне рассказать. Все так и есть, верьте мне…

Я так размечталась, что пугаюсь, когда мама произносит:

— Выыыыыы?

Готова поспорить, что в этот момент она испепеляет взглядом папу, который нервничает настолько, что даже не может кашлять.

Не обращая ни малейшего внимания на все это, тот, кто никогда не будет моим, приближается быстро и плавно. Он садится рядом и кладет руку мне на лоб, и это самое первое ощущение моего тела. Теперь я точно знаю, что оно у меня есть. И еще — что его ладонь тяжелая, теплая и жесткая. Конечно, когда меня нет рядом, кто будет намазывать его руки увлажняющим кремом?

Запах его кожи заполняет комнату. Вы чувствуете? Или это заметно только мне?

Я растворяюсь в его тепле и в его запахе, впрочем, это не новость. Так было всегда, и, боюсь, так и останется без изменений до конца дней моих. Большая любовь не проходит бесследно, даже когда превращается в пожелание удачи.

— Пусть немедленно уходит! Я вызову милицию! — мамин голос доносится издалека, как будто с другой планеты.

— Оставь его в покое, вдруг он поможет.

— Он? Он по-мо-жет? — мама выговаривает слова по слогам, как для бестолковых учеников, ей кажется, что так прозвучит убедительнее.

— Да! Он! Ты забыла, что из-за него все и случилось?

— Я все прекрасно помню! А ты не забыл, что из-за него твоя дочь без сознания, а ее квартира сгорела?!

Сгорела? Постойте, как? Совсем? Сгорела так, что ничего не осталось? Раньше я не задумывалась о том, что, собственно, случилось с моими вещами. Но сейчас мне становится очень, очень плохо. Гораздо хуже, чем раньше. Это просто удивительно, насколько незначительной может показаться потеря большой любви по сравнению с потерей маленькой однокомнатной квартиры в доме без лифта. Я уже не чувствую ни теплой руки, ни биения сердца и не слышу спора родителей.

Как же это могло случиться? Соседи оказались настолько глупы, что звонили мне в дверь, но не догадались вызвать пожарных? Не может быть, чтобы ничего не осталось. Нет, я в это не верю. Только не моя железная коробочка от печенья, разрисованная заснеженными домиками. Кто-нибудь! Скажите, что она не пострадала!

Но, разумеется, никто не говорит мне ничего подобного.

Тот, кто никогда не будет моим, склоняется надо мной и шепчет мне прямо в ухо:

— Ну и зачем ты все это натворила? И что мне теперь с тобой делать? Отшлепать, что ли?

Вряд ли он всерьез рассчитывает получить ответы на свои вопросы, и я молчу. Тем более что отвечать особенно нечего. Вместе с моей большой любовью сгорела моя маленькая квартира…

— Чего же ты добиваешься? — его голос тихий и вкрадчивый. Родители замолкают. Наверняка пытаются услышать, что он сейчас мне говорит. Но он не так глуп, чтобы это позволить. — Чего ты хочешь?

Я хочу пить.

Дай мне воды! Неужели не видишь, что мои губы сухие и потрескались? Наверняка они поставили мне капельницу с жидкостью, которая не дает мне умереть, но только этого явно недостаточно. Давай пошевели мозгами и налей мне в стаканчик совсем чуть-чуть. Я буду пить осторожно и не обольюсь, обещаю.

— Что же ты хочешь?

Он проводит пальцем по моему лицу, медленно прорисовывая черточки. У меня есть глаза, и рот, и нос, и брови, и подбородок… Этот мужчина никогда не будет моим, но своими прикосновениями он возвращает мне меня.

— Как мне узнать, чего ты хочешь?

Я хочу, чтобы ты дал мне воды, дурень! Подумай! А если не можешь думать, позови на помощь свое воображение, я знаю, оно у тебя есть! Если бы ты лежал тут, в полной темноте, чего бы тебе захотелось? Пиииииить! Вот чего.

Но вместо этого он наклоняется еще ближе и целует меня в лоб.

— Ну хватит! И больше сюда не приходите, — это мама.

Нет, мама, не надо! Пожалуйста, отстань от него. Позволь ему сидеть здесь рядом со мной и держать меня за руку. Ты не знаешь, что я чувствую и слышу. Ты не веришь ни одному слову врачей, которые уверяют тебя, что со мной надо разговаривать. Ведь ты им не веришь, правда? И совсем ты не уверена, что вам еще можно на что-то надеяться, так? И тем не менее позволь ему тут сидеть. Может, моя квартира сгорела только для того, чтобы он ко мне приехал. Может, все, что случилось со мной за последние полтора года, было только для того, чтобы этот мужчина сидел тут и держал меня за руку, так позволь ему тут сидеть!

Медленно скрипят пружины кровати, когда тот, кто никогда не будет моим, поворачивается к маме.

— Вы слышите? — строго говорит она. — Больше сюда не приходите!

— А я еще никуда не ухожу.

— Как это?!

— А вот так, — ласково отвечает он, и мама как будто теряет дар речи от такой наглости.

Некоторое время они стоят молча.

— Хватит, пойдем поедим чего-нибудь, — голос у папы очень усталый: он совершенно не мог спать на этой раскладушке. Не помогли ни одеяло, ни подушка симпатичной медсестры, а искры, которые она тут запустила, наверняка еще и мешали. — Пойдем. А он пусть тут пока побудет.