Ольга Дрёмова - Танго втроём. Ветренное счастье

Если бы можно было вернуться назад, она хотела бы снова попасть в тот день, когда, стоя на коленях, Ясень признавался ей в любви. Теперь, с высоты всего пережитого, она бы с удовольствием взглянула в его лживые глаза и, указав рукой на дверь, выгнала бы вон. Сжав билет в руке, Поля снова ощутила в горле горячий горький комок. Нет, этот человек не заслуживал того, чтобы тратить на него такой бесценный дар судьбы. Возвращаться в прошлое, чтобы снова пережить боль, которую хотелось бы похоронить в своей памяти навсегда, пожалуй, не стоило.

Счастье… А было ли оно вообще в её жизни? Светлое, воздушное, не оставившее в душе ни единой капли горечи и обиды, оно было, конечно, было, но слишком давно, так давно, что успело позабыться…

Полина погрузилась в воспоминания почти двадцатилетней давности, стараясь воссоздать по кусочкам тот единственный день, ради которого стоило бы вернуться в своё собственное прошлое и пережить всё заново.

…Крохотные лакированные туфельки с кружевной оборочкой звонко стучали каблучками по тротуару, и маленькая девочка с огромными, как у ангела, голубыми глазами не могла отвести от них своего восхищённого взгляда. В тёплом воздухе мая пахло сиренью и молодыми свежими листьями, а она шла, не замечая ничего кругом, глядя только на свои волшебные башмачки, которые ей накануне подарили родители. Из-за пышной юбочки девчушке были видны только носочки страшно дорогой обновки, и, чтобы получше разглядеть своё богатство, она то и дело высоко поднимала маленькие ножки.

В тот день воздух в парке был пропитан запахом горячих сахарных пончиков, и взрослая девочка, сидящая у окошка троллейбуса, улыбаясь, ощущала на своих губах сладковатый привкус самого большого в её жизни счастья. Двадцать лет спустя она снова шла по солнечной майской дорожке детского парка, доверчиво держа свою крохотную ручонку в тёплых ладонях отца и всё ещё живой матери…

Неожиданно рука Полины сжалась, и тонкие края колечка больно впились в её кожу. Боже мой, какой же она была дурой! Долгие годы, опустошая душу, она разменивала свою жизнь на блёклые грошики бестолковых дней, убегала от самой себя и обеими руками отталкивала то, что было всего дороже.

Перед глазами Поли, мелькая, проносились недели и месяцы её бесполезной жизни, выхолощенной до основания собственной глупостью и спесью. Родной человек, оставшийся на солнечной дорожке детского парка, ждал её тепла и понимания долгих двадцать лет, но маленькая девочка в лакированных туфельках не захотела услышать его боли и кричащего одиночества. Проносясь по жизни, она меняла игрушки и убеждения, костюмы и мужей, напрочь забыв о том, что где-то рядом есть близкий человек, отдавший ей всего себя без остатка и не получивший от неё взамен хотя бы сочувствия.

Крепко сжав в руке счастливый билетик, Поля до крови обкусывала губы, проклиная свою глупость, заставившую отвернуться от единственного человека, любившего её, Полечку-Полинку, ради неё самой. Дорогие побрякушки, блестящие тряпки, шуршащие купюры — то, чему она поклонялась всю свою сознательную жизнь, вдруг показалось ей жалким пустячным хламом. Если бы только было возможно, она, не задумываясь, отдала бы всё, что у неё было, за один-единственный час того майского дня в парке среди цветущей сирени…

Нащупав в кармане колечко, Полина взяла его двумя пальцами и, встав с сиденья, решительно двинулась в конец вагона. Она подошла к кассе, достала из кармана кольцо и, подержав его несколько секунд над щелью, опустила золотую безделушку в узкую прорезь для монет, а потом повернула круглую железную ручку кассы. Сверкнув между медными пятачками и копеечками, проклятое кольцо полетело в общий ящик. Без сожаления отвернувшись от кассы, Поля подошла к дверям. Теперь она знала, куда ей идти и где искать своё потерянное счастье.

Не разбирая дороги, Марья бежала по полю, а в её груди неповоротливо плюхало рваными ударами перепуганное сердце. Цепляясь каблуками за кочки, она то приседала, то неловко подпрыгивала, и, обжигая ноги засохшей колючей стернёй, тихо и безнадежно подвывала. Искусанные в кровь губы беззвучно шевелились, и изо рта Марьи вырывались какие-то нечленораздельные звуки, мало похожие на человеческую речь. Мокро всхлипывая, она втягивала воздух, на несколько секунд замирала и, изломав губы, хрипло выталкивала его назад.

В голове Маши метались неизвестно откуда взявшиеся сумбурные обрывки мыслей, не относящиеся ни к чему конкретному, необъяснимые и странные, а перед глазами, рябя синими и люминесцентно-рыжими искрами, плыли огромные круги, неровные и подвижные, словно туловища гигантских светящихся медуз. Приминая ногами засохшую стерню, Марья изо всех сил бежала вперёд, а в её мозгу мелькали лоскуты цветных картинок, никому не интересных и абсолютно бессмысленных.

Расширенными от ужаса глазами Марья смотрела на дальнюю кромку поля, где, встав в ряд, грозные в своей неподвижности, ощетинились наработавшиеся тракторы и грузовики, а перед её мысленным взором мелькали длинные деревянные полки озерковского магазинчика, в который вчера вечером вдруг завезли банки болгарских консервированных огурцов и помидоров. Отчего она вспомнила эти дурацкие банки именно сейчас, Марья объяснить не смогла бы, да и не пыталась; яркие буковки на глянцевой бумажке заграничных консервов плясали перед глазами так навязчиво и неотступно, были настолько зримыми и реальными, что казалось, будто во всём мире нет ничего важнее этих палочек и закорючин.

Цепляясь чулками за острые срезы засохших стебельков, Марья беспорядочно перебирала ногами, не обращая внимания на острую боль в подвёрнутой лодыжке и непереносимую резь в левом боку. Она через силу двигала ослабевшими ногами, а перед глазами кругленькие, истошно алые помидорины поворачивали к ней свои лакированные треснувшие бока. Словно наяву, трепыхаясь тонкими полупрозрачными пластинками, между помидоринами плавали невесомые хлопья резаного репчатого лука, похожие на обрывки белых столовых салфеток, а истерзанная душа Марьи плакала горючими слезами вселенской боли, перемешавшимися с солёным маринадом болгарского деликатеса.

Чувствуя, как, обдирая, внутри неё прокатилась дрожащая волна оглушительной боли, Марья схватилась за бок и, согнувшись, начала часто ловить ртом воздух. Громче, чем сейчас, её сердце не стучало ещё никогда. Мерцающие серебристые искорки перед глазами сменились алыми кругами, и, покачнувшись на ватных ногах, она остановилась.

Всю сознательную жизнь Марье не везло. Отчего-то судьба, дарившая других щедро и помногу, постоянно обходила её стороной, одной рукой протягивая скупую милостыньку, а другой тут же забирая обратно вдвое. Выйдя замуж по любви, она никогда не была любимой, имея свой дом, не сумела стать в нём хозяйкой, отдав душу чужим детям, не смогла родить своего собственного.