Джен Сакс - Милашка

Грейс сокрушенно покачала головой, скорее для себя, чем для меня. А может быть, и нет. Кто знает, о чем она думала в этот момент?

— Знаешь, Грейс, — признался я, — иногда тебя невозможно понять.

— Это потому, что иногда я смеюсь над собой… Как в той пьесе, которую мы только что посмотрели. — Она грустно улыбнулась и посмотрела куда-то в сторону. Я понял, что время откровений закончилось. Мне больше ничего не вытянуть из нее, как, впрочем, и ей из меня.

В тот вечер Сэм не последовал за мной в квартиру, чему я была несказанно рада. Он так долго мучил меня своими расспросами, что в конце концов я призналась, что не хочу ворошить прошлое. Я действительно не хотела вспоминать детство, а в особенности постоянные ссоры родителей, страх перед смертью, драки и все такое прочее. Я всегда стремилась к покою и считала, что люди должны решать свои проблемы цивилизованными способами, а не насилием. Мне казалось, что в мире нет таких проблем, которые нельзя было бы разрешить по-людски, без ссор и конфликтов. Именно поэтому я всегда держалась в стороне от других людей (включая, естественно, и свою семью), чтобы не слышать этого шума и не участвовать в разборках. Ненавижу демонстративное проявление эмоций, шумные скандалы, а больше всего — грубое насилие над личностью. Все это рано или поздно, так или иначе приводит к оскорблению человеческих чувств, что для меня равносильно преступлению.

Впрочем, откровенно говоря, есть одна вещь гораздо более опасная, чем шумные скандалы, — молчание. Если бы вдруг все окружающие перестали разговаривать со мной, делиться своими мыслями и чаяниями, было бы еще хуже. В такой обстановке я могла бы наделать гораздо больше непоправимых ошибок, чем в первом случае. А кончилось бы все это тем, что через несколько дней они просто забыли бы о моем существовании и продолжали жить так, словно меня не было и нет. Что может быть хуже забвения?

Нет, я никогда не соглашусь на подобную перспективу и никому не позволю поступать со мной таким образом. Что угодно, только не это.

Все произошло так неожиданно, что на какое-то мгновение я застыл как вкопанный, не зная, что делать и как вести себя. Был теплый субботний вечер, я шел по Четырнадцатой улице по направлению к дому Грейс, когда передо мной возникла целая группа до зубов вооруженных полицейских. Первая моя мысль была самой ужасной: они каким-то образом вышли на Грейс и явились, чтобы арестовать ее. Вторая мысль была более конструктивной, я оценил ситуацию, прикинул свои шансы и попытался определить, какое количество полицейских смогу вывести из строя. Только потом в голову пришло спасительное соображение, что эта операция, быть может, связана с кем-то из ее соседей. Вскоре я с облегчением увидел подтверждение своей последней догадки. Из соседнего дома вывели группу закованных в наручники местных бандитов и поставили их лицом к стене дома. Одного взгляда на этих людей было достаточно, чтобы понять: полиция арестовала группу торговцев марихуаной (их несметное количество в этом районе).

Меня охватило чувство облегчения. Только сейчас я со всей ясностью осознал, как испугался потерять Грейс. Моя Грейс, мой маленький нежный цветок, непорочность которого не оскверняли даже ее жуткие убийства, была права, когда говорила о хрупкой ткани межличностных отношений в современном обществе. Я мог бы привести немало доказательств ее правоты. Люди становятся страшно уязвимыми и начинают задумываться о непрочности бытия только тогда, когда входят в соприкосновение друг с другом. Вероятно, нервная система Грейс в ранние годы подверглась такому массированному воздействию окружающих, что выработала совершенно особый тип реагирования на конфликтные ситуации. Другими словами, весь свой запас терпимости Грейс израсходовала еще в детстве и теперь страдала от его дефицита. Поначалу казалось, что запас терпения неисчерпаем, но прошло немного времени, и он иссяк. Мир безжалостен к молодым привлекательным женщинам и зачастую не оставляет им выбора. Она, вероятно, не понимала, как избавиться от непереносимо тяжкого груза предъявляемых к ней требований, соответствовать которым была не в состоянии, и в конце концов прибегала к самому простому способу — уничтожала их носителей физически. В этом смысле она была бы гораздо счастливее с какой-нибудь бездушной вычислительной машиной, чем с переполненным страстями и искушениями человеком.

Я продолжал шагать по тротуару, лишь изредка поглядывая вокруг. А вот и Грейс. Она ждала меня в нескольких десятках метров от группы полицейских, наблюдая за процедурой задержания. А они понятия не имели, что хрупкая симпатичная женщина, равнодушно наблюдающая за их действиями, — самый опасный человек на этой улице. Кроме меня, разумеется.

После того памятного концерта в субботу Сэм пригласил меня к себе домой, где я еще не бывала. Я с нетерпением ждала этого момента и надеялась, что обстановка квартиры поможет мне лучше понять его как человека и как друга. Мне казалось, это устранит последний барьер на пути улучшения наших отношений. Ведь не зря же утверждают, что жилище человека способно сказать о нем больше, чем его поступки. Уверена, не случайно он так неожиданно и напористо ворвался ко мне домой. Сэм всегда предпочитал вести себя так, словно я попала в западню, а он пришел мне на помощь. На самом деле в нас обоих было нечто такое, что позволяло нам быстро меняться ролями спасителя и жертвы. Нам обоим было что скрывать друг от друга, именно поэтому его решение пригласить меня к себе могло стать поворотным пунктом в наших отношениях. Впуская меня в свой дом, он тем самым как бы впускал меня в свой внутренний мир и разрушал отгораживавшую нас друг от друга стену.

В тот раз мы предпочли не суетиться и занимались любовью медленно, наслаждаясь каждым мгновением неописуемого счастья. Это была наша вторая ночь. Грейс вела себя неподражаемо: смеялась, стонала, кричала, причем все это в такой необычной пропорции, что я просто терял голову. А когда она наконец-то затихла и уснула в моих объятиях, я был на седьмом небе от счастья.

Увы, счастье продолжалось не так долго, как мне хотелось. Когда через несколько часов я проснулся и положил руку на ее подушку, она оказалась пустой. Я вскочил с постели и побежал в ванную, откуда доносились какие-то странные звуки. Грейс тихо всхлипывала, завернувшись в мою рубашку.

— Они уже никогда не вернутся, простонала она сквозь слезы.

— Кто? — спросил я, прекрасно зная, о ком она говорит.

— Ведь я же убила их, Сэм! — воскликнула Грейс и заплакала навзрыд. Убила, понимаешь! Знаешь, в чем самая большая тайна убийства?