Пол Райзин - Водка + мартини

Могу себе представить. Когда мы закончили разговор, я нацарапал еще одну бумажку и подвесил ее к Великому Колесу Телевидения. «Шоу про музыкальных животных „Голоса наших любимцев“».

Сквозь стеклянную перегородку через все пространство офиса мне видно, что Ясмин оживилась. Она смеется с широко открытым ртом, запускает пальцы в волосы, откидывает голову, глаза ее искрятся весельем. В поле зрения какая-то мягкая розовая ткань, много ткани. Неясно вырисовываясь над ней, присев на угол ее рабочего стола, живописно расположился безмятежный блондин; это Клайв Уилсон — тот, на кого направлены мои тайные мечты о мести.

Он подносит горящую зажигалку к ее сигарете, и сердце мое переполняет жгучая ненависть.

Говорят, если хочешь как следует отомстить врагу, — живи в достатке. Или еще: враг — это блюдо, которое подают холодным. Все они холодны как лед, все чересчур умны. А моя формальная позиция по отношению к Клайву — высокое и равнодушное презрение. Я выше всего этого. Он победил, я проиграл, ну и что. Такие вот дела.

В действительности дело обстоит несколько иначе: сцены мщения, которые посещают мою бедную голову, столь живописны, столь ярки, что я порой задаю себе вопрос, не галлюцинации ли это, и меня не покидает мысль, что даже думать об этом противозаконно. Вот как, например, я это вижу: он лежит на ковре, тело его дергается в конвульсиях, даже не дергается, а подпрыгивает, пока я всаживаю в него пулю за пулей из своего Калашникова и с наслаждением слушаю, как смачно они шмякаются в его мясо. Шмяк, шмяк, шмяк. Я уложил его на пол единственным выстрелом в ногу, обязательно не смертельным выстрелом — это непременное условие, а теперь с расстановкой, не торопясь обрабатываю его тело: пах — шмяк, пах — шмяк, пах — шмяк; он жалобно хнычет, а я цитирую ему в назидание старинное японское стихотворение про улитку.

Или вариант:

Медленно, тихо, не торопясь — именно так это и нужно делать.

Подобная игра воображения — вполне нормальная вещь, говорю я себе, когда с последним выстрелом, сопровождаемым все тем же мясистым шмяком всаженной пули, его череп разлетается на куски и кровавая баня на этом заканчивается. Фантазии полезны для здоровья — эх, еще одну, в глаз, на всякий случай, для надежности — пах — шмяк — и, возможно, даже необходимы, раз ты способен отличить их от действительности. Но, по правде говоря, единственное, что я мог делать в пику Клайву — если, конечно, не придумать какую-нибудь на самом деле блестящую интригу, — так это потихоньку, незаметно и хитро копать под него, используя любую подвернувшуюся возможность. Тут главное — действовать незаметно и хитро, потому что у нас чуть ли не каждая собака знает, почему я на него обижаюсь, почему я им недоволен — если, конечно, можно обижаться на человека, который приходит к тебе в гости на день рождения, приносит бутылку дешевого красного вина, а потом уходит и уводит с собой твою подружку. Какие уж тут обиды, тут надо как минимум сразу по морде.

Или тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та из автомата.

Я, конечно, понимаю, она предупредила заранее, что не останется, потому что ей рано вставать и мчаться в аэропорт — она куда-то там улетала. Я понимаю, что рядом больше никого, кто бы мог ее подкинуть до дому, не оказалось. Но ведь весь вечер они оба только тем и занимались, что обхаживали друг друга. И возле камина, и на ручке кушетки, а потом возле книжных полок она выделывала перед ним (если не сказать, для него) своими глазами и бедрами такие странные штуки, что он ей в ответ только подмаргивал, причем просто внаглую, а сам при этом делал вид, что это он понарошку, что это он просто так, словно этакий капитан дерьмовой крикетной команды — морда ящиком. Даже Маус заметил.

— Видал, твоя птичка о чем-то все секретничает вон с тем симпатичным молодым человеком, видишь?

А когда я только вышел на балкон, они так и отскочили друг от друга — я сразу почувствовал что-то неладное. Зуб даю, они целовались. А она, как сейчас помню, как-то уж больно восторженно говорит:

— Майкл, Клайв мне только что сказал, что это ты придумал название для его новой передачи — «Священное очарование». Довольно остроумно.

— «Чревоугодие», — выдавил я сквозь зубы.

Оба они потом в один голос утверждали, что по-настоящему снюхались намного позже того вечера. Что они тогда расстались и не вспоминали друг друга, пока через несколько месяцев не встретились снова на каком-то благотворительном мероприятии. Но к моменту, когда она вернулась из своего чертова Лос-Анджелеса, где у нее якобы появилась возможность «серьезно подумать о нас обоих», она уже твердо решила, что между нами все кончено. «Все было просто замечательно, понимаешь, просто прекрасно, честное слово», но в конце концов она якобы поняла, что ей нужно что-то другое, точнее, кто-то другой. Что именно — или кто именно, — она не сказала. Она бы очень, понимаешь, очень хотела, чтобы мы с ней остались друзьями, но она бы, понимаешь, меня поняла, если б я постарался больше не искать с ней встреч.

Всю жизнь буду помнить, как она уходила в тот вечер. В ту ночь. В полночь. Вечеринка в самом разгаре. Клайв хлопает меня по плечу, направляясь к выходу.

— Чудесная девушка, Майкл. Тебе просто круто повезло. Не волнуйся, доставлю ее до дому по первому разряду.

А Оливия просто улыбается. Этой своей вялой таинственной усмешкой. Улыбается тебе или, черт подери, смеется над тобой?

Тра-та-та-та-та-та-та-та-та.

Как у продюсера «Священного чревоугодия», у Клайва найдется сотня поводов за день, чтобы поболтать с Ясмин. У меня гораздо меньше. На отдельном листочке выстраиваю список вариантов возможных действий:

1. Стрельнуть у нее еще одну сигарету (и показаться надоедалой и попрошайкой).

2. Предложить ей сигарету (с чего это вдруг?) .

3. Задать какой-нибудь вопрос по компьютеру (что-нибудь такое про верхние и нижние колонтитулы).

4. Пойти к автомату с газировкой, «споткнуться» и облить ее водой, как Хью Грант в «Ноттинг-Хилле».

5. Спросить, что она делает во время перерыва на обед.

Я останавливаюсь на смешанном варианте из четвертого и пятого пунктов, но к тому времени, когда я возвращаюсь от автомата, стадии «спотыкания» и пролития воды уже не нужны, Ясмин куда-то испарилась. Из окна вижу, как она выходит из здания, как ее платье из китайского шелка вспыхивает на солнце, правая рука на ремне сумки через плечо, левая размахивает сигаретой, огромные белые кроссовки уносят ее по направлению к улице Шеппердс-Буш-Грин — она курит как паровоз, не переставая. Слава богу, хоть она одна.