Пол Райзин - Водка + мартини

Она вынимает изо рта сигарету и, послав мне загадочный взгляд, вставляет ее — сначала прикурив — в проделанное углубление. Если бы на ее кулачок был намотан дорогой шелковый шарф, я бы уже забеспокоился.

Потом она снова вынимает сигарету и делает очень глубокую затяжку. Еще одну. А теперь вставляет сигарету в отверстие зажженным концом, выпускает густое облако дыма и эффектным движением плотно сжимает кулак, в котором зажаты носовой платок и горящая сигарета.

— Но-но, поосторожней… — эти слова сорвались у меня с губ прежде, чем я успел подумать. Но она — она воспринимает их как искренний комплимент своему магическому искусству. И, снова ухватив платок за кончик, Ясмин театральным жестом выдергивает и встряхивает его.

Следов огня нет ни на платке, ни на руке! И куда подевалась сигарета? Лишь тонкое облачко быстро исчезающего дыма напоминает о ней.

— Да-да, да-да-да! — поет она, и торжествующие фанфары звучат в ее голосе.

Признаюсь еще раз: я прочитал столько книг про магию и всякие фокусы, что, боюсь, это только мне во вред. Зато мне хорошо известно, как делается этот фокус. Я знаю, что горящий кончик сигареты вовсе не побывал в ее стиснутом кулачке. Сигарета до сих пор прячется у нее в правой руке, причем конец с фильтром зажат в так называемые «вилы», образуемые большим и указательным пальцами. И что самое главное, кисть этой руки нарочно повернута от меня в сторону с той самой секунды, когда началось действо. Но что и говорить, исполнила она свой трюк превосходно, выше всяких похвал. И у меня нет никакого желания испортить ей торжество. Я вежливо аплодирую.

— Ну так что, где она теперь? — спрашивает она.

— Кто?

— Где сигарета?

— М-м-м, ты наколдовала, и она исчезла.

— Да брось, я же знаю, что тебе известно. Ну говори, где она?

— Ну хорошо, сама напросилась, — грустным голосом отвечаю я и глазами показываю на ее правую руку.

— Тут, что ли? Может, поспорим?

Боже, как нравится мне эта женщина.

— Где ж ей еще быть?

— Что ставишь?

— Плачу за следующую порцию.

Медленно, очень медленно она поворачивает ко мне руку и раскрывает ладонь. Там пусто. И в левой пусто. Сигареты нигде нет! Я посрамлен. Я сбит с толку. Я ничего не понимаю.

— Ну и как по-твоему, где она теперь?

Я чувствую, как по моему лицу расплывается жалкая и глупая улыбка.

— Гадом буду, не знаю, — признаю я.

— Хороший фокус, верно? — говорит Ясмин. — Меня научил его делать мой брат. — Она подносит два пальца к губам и ловко вынимает горящую сигарету изо рта. — Нужно как следует постараться, чтобы хорошо получилось. Давай, твой черед заказывать.

У меня нет слов.

Похоже, как это ни странно, наши отношения развиваются в обратном направлении. Возвращаясь в гостиницу, на прощание мы не только не обмениваемся целомудренным поцелуем, но вообще обходимся жалкой парой слов:

— Спокойной ночи, до завтра. — И вот она уже в своей комнате, и дверь заперта на ключ.

Мне ничего не остается, как поваляться на кровати, пощелкать пультом и поискать что-нибудь среди сорока или пятидесяти каналов, где Леттерман шутит непонятно о чем с Элтоном, а Лено валяет дурака со Стингом — а может, и наоборот, — я даже смотрю какую-то порнуху, тридцать секунд бесплатно, и на счете никак не сказывается. У нее тоже включен телевизор — я убеждаюсь в этом, прижимая ухо к разделяющей нас перегородке. (Хорошо ли так поступать?) Потом слышу низкий звук ее голоса. О, этот ритм телефонного разговора, его ни с чем не спутаешь. С кем это она болтает, когда в Нью-Йорке почти полночь, а в Лондоне около пяти утра? Я потихоньку открываю дверь, делаю шаг по коридору к ее двери и прикладываю ухо. И вот что слышу:

— Да нет же, честно, я пыталась дозвониться, но тебя не было дома… (Пауза, она слушает, что ей там говорят.) …потому что мы были внизу, в баре… мы немного выпили и перекусили, потом пошли прогуляться по Манхэт… ну, просто город посмотреть… О господи, да не будь же ты таким ослом… (Долгая пауза. К счастью, коридор пуст.) …Да нет же, у меня просто не было времени. Послушай, давай поговорим об этом, когда я вернусь!

Крадучись я возвращаюсь к себе в комнату и очень осторожно закрываю за собой дверь. Не было времени — на что?

Через пару часов, когда я, полностью одетый, просыпаюсь на кровати, телевизор все еще барабанит, на телефонном аппарате мигает красная лампочка — пришло какое-то сообщение. Черт бы побрал эти биологические часы с часовыми поясами. Когда хоть оно пришло?

— Привет, дорогой, это всего лишь я. Беспокоюсь, как ты там. Надеюсь, полет перенес нормально и Нью-Йорк тебе понравился. Хьюго говорит, что самый вкусный копченый лосось и рогалики продается у Барни Гринграсса в северной части Уэст-Сайда. Он говорит, что там это практически целая индустрия. Это на Амстердам-авеню между Восемьдесят шестой и Восемьдесят седьмой улицами. А Джулия просто без ума от Музея искусств Метрополитен. Она говорит, ты обязательно должен посмотреть европейскую коллекцию девятнадцатого века. Это абсолютно необходимо. В общем, позвони, когда будет свободная минутка. У нас разница во времени пять часов, не так ли, так что мне кажется, когда у вас вечер, у нас глубокая ночь. Ты можешь позвонить мне на работу, когда встанешь, если, конечно, будет время. Ах да, звонила Оливия. Она хотела спросить у тебя кое-что, это касается ее отца, и я сказала, что ты вернешься через несколько дней. Ну ладно, милый, не буду больше надоедать тебе болтовней. Желаю приятно провести время. Было бы здорово, если б ты заскочил в «Барнес энд Ноубл» или в какой-нибудь другой большой книжный и посмотрел там одну книжку, помнишь, я тебе говорила, о том, что наше сознание — совершенная иллюзия. Называется примерно так: «Свет горит, а дома никого». Но это если ты не слишком занят. Крепко целую, дорогой. До встречи. Пока.

Думаю, кто-то не туда попал.

Шучу, конечно, это Хилари. Самое странное, что, когда я звоню ей домой в семь тридцать по лондонскому времени, никто не берет трубку. Может, она занимается йогой по утрам?

Ярко светит солнце, мы гуляем по Центральному парку. В Нью-Йорке это самое прекрасное время года — город уже отпустила влажная духота лета, но до жестоких холодов, когда с неба, словно камни, падают замерзшие птицы, еще далеко. Я мог бы сообщить и дату, но ведь это роман, а не путеводитель, верно?

— Майкл, как здесь… — она старается подыскать точное слово, — хорошо.

«Хорошо» — это слово, по-моему, вполне подходит, хотя, если б она просто взяла меня за руку, думаю, ощущение счастья тогда было бы совершенно полным. Мимо нас проходит старуха, этакая развалина, трагически распадающаяся плоть, увенчанная огромными полусферическими стеклами солнечных очков. Если б она двигалась чуть помедленней, ее бы мог, наверное, обогнать любой муравей.