Карен Дуве - Книга не о любви

Первое время работа в такси казалась мне самым замечательным из всего, что было в моей жизни. Я вдруг ожила. Я оказалась на своем месте. Мысль работает четко. Сесть в «мерседес», всю ночь колесить по городу и слушать музыку — это именно то, что нужно. Наконец-то я попала туда, где мне может быть хорошо. Я всегда искала себе подходящее место, а теперь выяснилось, что это место — просто машина. Движение — это единственно возможное состояние, а музыка — единственное утешение. Иногда, когда передавали особенно хорошую песню, я отключала рацию и делала несколько кругов лично для себя. И чем дольше я так ездила, тем более веселой и сильной становилась, а когда наконец чувствовала себя достаточно окрепшей, снова включила рацию и подбирала с обочины темные фигуры.

«С каких это пор тинейджеры водят такси?» — спрашивали пассажиры. И добавляли: «Не хотелось бы мне иметь такую работу».

А ведь работа у меня была замечательная! Единственный недостаток — сами пассажиры. Но за доставляемое мне неудобство они расплачивались своими деньгами. За ночь я зарабатывала не меньше сотни марок. Эти бумажки я засовывала в копилку, их становилось все больше. И наконец их стало столько, что возникла необходимость что-нибудь купить. Я разорилась на старенькую желтую «ауди». Впервые за несколько месяцев взяла отгул и всю ночь колесила по городу на своем приобретении. Потом до меня дошло, что я занимаюсь тем же, чем и всегда, но только бесплатно. И продала «ауди». Шум мотора, шорох шин на мокром асфальте, приглушенный свет, ночные программы по радио, неприветливые люди и уверенность в том, что вот-вот я от них избавлюсь, возвращение к одиночеству, тишина и темнота — ничего больше мне не хотелось.

Когда заканчивалась смена, я садилась на велосипед и проезжала тринадцать километров до квартиры своей сестры. Разогревала банку резаной фасоли, заглатывала ее, недолго сидела перед телевизором и снова ехала в свою фирму. С сестрой я почти не виделась. Прошло совсем немного времени, и я стала весить шестьдесят четыре килограмма. На этой точке я оставалась в течение нескольких недель. Похудеть еще хоть чуть-чуть не получалось. Несправедливо. Банка фасоли, в которой и калорий-то почти нет, да к тому же ежедневные двадцать шесть километров на велике. Что еще придумать, чтобы избавиться от лишнего веса? Работать мотыгой? Иногда я съедала немножко печенья, но тут же принимала слабительное. Если так продолжать и дальше, то когда-нибудь я все же сдвинусь с мертвой точки в шестьдесят четыре килограмма. За это говорят все законы физики. Я буду худеть, худеть и худеть.

А потом я познакомилась с Феликсом. Феликс тоже работал в такси. Через полгода он спросил, не хотела бы я жить с ним вместе. Я воспользовалась возможностью съехать наконец от сестры. Феликс готовил и вел хозяйство, и я снова начала есть и стареть.

«Тебе не нужно работать в такси, — часто повторял он, — останься сегодня дома. Тебе что, деньги нужны? Если нужны, то я дам».

Как ни странно, но чем больше Феликс за меня платил, тем беднее я становилась. Я потеряла удовольствие от езды на такси и не могла уже работать по двенадцать часов. В конце концов даже стало проблемой платить свою часть за квартиру. Я была бедной и усталой и почти засыпала за рулем. Если я не работала две ночи подряд, то и представить себе не могла, что когда-то ловко обращалась с рацией и быстро отыскивала незнакомые улицы. Теперь я все время боялась сделать что-нибудь не так. Единственное преимущество этой работы — возможность принимать решения и самой определять, когда и сколько времени трудиться, — обернулось против меня, потому что я как-то расслабилась. Я была даже неспособна расстаться с Феликсом. Когда я сделала такую попытку, он просто не согласился.

— Посмотри на меня. Ты только посмотри на меня! Я поправилась на двенадцать килограммов за то время, что мы вместе. Я несчастна. Мне не нравится с тобой спать. Каждый день я обжираюсь, и если бы меня не рвало, я разжирела бы еще больше. Меня рвет не меньше двух раз в день. Ты разве не слышишь? Ты не можешь не слышать! В этой квартире все слышно. Отпусти меня!

— Нет. Без тебя я не хочу.

Тут он заплакал. Ну что он во мне нашел?! Он же меня совсем не знал, не имел ни малейшего представления, что я такое на самом деле. Я ведь и сама себя толком не знала. Может быть, я вообще пустое место и должна бы радоваться, что Феликс готов не обращать внимания на то, что меня нет.

Как-то вечером в мое такси случайно сел Йост. Он рассказал, что Хемштедт, продолжая изучать свою экономику, подрабатывает в магазине пластинок. Эту информацию я переваривала несколько недель и наконец, сбросив шесть килограммов, почувствовала, что готова зайти к Хемштедту.

Долго расхаживаю вдоль магазина, сворачиваю к Мёнкербергштрассе, покупаю зеленые кеды, возвращаюсь к магазину и изучаю свою внешность в зеркальной витрине. На мне белые шорты-бундесверки с очень высоким поясом и рубашка-размахайка в синюю полоску, которая все время съезжает с плеча. Волосы опять отросли. Я подняла их косынкой и сделала мелирование на выбивающихся прядях. Попыталась улыбнуться. Улыбка — это всегда хорошо. Но только не моя. Если я улыбаюсь, то вся физиономия перекашивается и становится похожей на демоническую морду, украшающую сточный желоб. Я вернула на место брови и уголки рта и вошла в дверь. Большой магазин. Чтобы попасть к торговым площадям, нужно спуститься вниз на несколько ступенек, а сверху открывается замечательный вид. Хемштедт оказался здесь, я его сразу же заметила, но передвинулась поближе к выходу. И долго смотрела на него; отметила элегантные движения, белую рубашку и брюки цвета хаки, расслабленную надменность, с которой он обслуживал клиентов. С неподвижным лицом он выслушивал музыкальные желания молодых людей, быстрыми, но никак не торопливыми шагами пересекал полмагазина, мгновенно вытаскивал из ящика нужную пластинку и двумя пальцами протягивал ее покупателям, тут же отворачивался и окликал второго продавца. Все это доставляло мне столько счастья, что я с удовольствием убежала бы, прихватив эти образы, вместо того чтобы подвергаться риску настоящей встречи. Но вот только вовремя не сориентировалась. В результате Хемштедт сам меня обнаружил, во рту у него мелькнул ряд больших белых зубов, он подошел ко мне. Правое веко начало дергаться, а так как я это заметила, то стала нервничать еще сильнее. От бессилия я тут же затарахтела так быстро и многословно, как будто проглотила две упаковки рецатола зараз. Я поинтересовалась, чем он сейчас занимается, расспросила про его друзей, рассказала, кого из бывших одноклассников встречала, между прочим попросила у него кассету, всучила свой новый номер телефона, молча костеря себя, говорила и говорила, спросила, почему при такой жаре он не надевает шорты, верещала все быстрее, как будто пластинка, которую поставили на сорок пять оборотов, потом в горле у меня что-то застопорилось, и я заявила: «Ну а теперь мне пора идти».