Гейнц Зенкбейль - Любовь солдата Фреда

— Солдат должен с самого начала учиться владеть собой. Он обязан стойко переносить все трудности военной службы, — не раз заявлял Бранский.

Но когда офицер увидел, что некоторые солдаты пытаются тайком добраться до своих фляг, он остановил колонну. Вышел вперед, молча отстегнул свою флягу, отвернул крышку и вылил кофе на песок.

Стряхнув с крышки последние капли, лейтенант сказал:

— Я отменяю свой приказ. Кто хочет, может пить! — И он отвернулся.

Мы молча смотрели на влажное овальное пятно на песке. Потом один за другим вслед за унтер-офицером Виденхёфтом и Петером Хофом отстегнули свои фляги и последовали примеру командира. Оставшиеся километры прошли мужественно.

Да, он был таким, наш лейтенант!

В раскаленном воздухе — ни ветерка. По выжженной солнцем земле впереди нас двигались тягачи первого и второго артиллерийских расчетов. Они оставляли после себя темно-коричневое облако пыли. Пыль оседала на наш тягач, на гимнастерки и снаряжение, садилась на лицо и руки.

Руди Эрмиш сидел напротив меня. Он был похож на какое-то чудовище: покрытая толстым слоем пыли гимнастерка, темно-коричневое лицо. Только красные губы да белки глаз говорили о том, что передо мной сидит живой человек.

Вдруг впереди подали сигнал: «Танки справа!» Занятия начались.

Тягачи с гаубицами свернули влево и остановились у кустарника. Мы тотчас же спрыгнули, отцепили гаубицу, раздвинули станины и сгрузили ящики с боеприпасами.

«Готов!» — доложил маленьким сигнальным флажком унтер-офицер Виденхёфт. Наша гаубица была готова к открытию огня.

— Расчет третьего орудия поработал хорошо, — донесся до нас голос Бранского. — Он показал лучшее время! — И лейтенант назвал секунды, которые нам понадобились, чтобы привести гаубицу в боевое положение.

— Третьему расчету за отличное выполнение нормативов пятнадцать минут перерыва!

— Ну, Руди, — обратился Шлавинский к Эрмишу, — мы заслужили отдых.

— Да, — ответил Руди Эрмиш.

Мы бросились на траву и стали смотреть, как тренируются другие расчеты.

— Смотреть хорошо, — заметил Шлавинский. — Я бы мог целый день вот так лежать и смотреть.

— Хорошо, когда работа спорится, — проговорил маленький Дач. Он, казалось, совсем не устал.

— Если мы будем полагаться друг на друга, она у нас всегда будет спориться, — добавил Пауль Кольбе.

В разговор вмешался командир орудия унтер-офицер Виденхёфт.

— После перерыва будет труднее: начнем отрабатывать взаимозаменяемость номеров расчета. — И он объяснил, как мы должны действовать в случае выхода из строя одного из артиллеристов.

— Справимся, — заверил Дач.

Остальные в знак одобрения кивнули.

Только я продолжал лежать на спине и смотреть на синее небо.

Надежды маленького Дача не сбылись. Мы не справились с заданием, потому что в нашем расчете двое не терпели друг друга: Руди Эрмиш и я.

Паулю Кольбе пришлось уступить свое место мне, я встал у левой станины рядом с Руди Эрмишем. Когда мы оба подняли станины на плечи, чтобы выкатить орудие на несколько метров вперед, тяжелый груз вдавился мне в плечо. Перед глазами у меня поплыли красные круги, а гул в голове усилился. Вдруг Эрмиш закричал на меня:

— Послушай держи как следует! Ты думаешь, я один потащу весь груз?

Я напряг все свои силы.

— Нет, вы только посмотрите! — Эрмиш с трудом перевел дыхание. — Уводить чужих девушек на танцплощадке он умеет! А здесь сачкует!

— Прекратить разговоры, — приказал Виденхёфт.

Кряхтя, метр за метром тащили мы по песку гаубицу. Справа и слева от меня, согнувшись, подталкивали колеса Дач и Шлавинский. Я видел их загорелые потные шеи, выцветшие гимнастерки, стоптанные сапоги, а станина тем временем все больше соскальзывала с моих плеч. Я успел заметить, как Виденхёфт подскочил ко мне, но уже было поздно! Даже Эрмиш, сильный, как медведь, не смог выдержать удвоившейся нагрузки. Он быстро отскочил в сторону, чтобы не попасть под удар станин. И все же Руди задело по лодыжке лафетом.

— А все из-за этого бабника! — прорычал он и потер ушибленную ногу. — Проклятый жестянщик!

— Не все такие сильные, как ты! — крикнул я.

— Тогда нечего было рисоваться вчера!

— И не собирался! Старый склочник!..

Тут началась словесная перепалка.

— Трепач! — крикнул Эрмиш.

— Крикун! — ответил я.

У Виденхёфта заходили скулы, Дач с удивлением уставился на нас, Пауль Кольбе сделал несколько судорожных движений, а Шлавинский злорадно ухмылялся.

Когда мы накричались до хрипоты, позади нас раздался голос Бранского:

— Товарищ унтер-офицер Виденхёфт! Вы показали отличное время, но у вас в расчете плохой коллектив. Этого я не потерплю!

— Так дальше продолжаться не может, — заявил Бранский, когда мы после ужина по его приказанию собрались в нашей комнате. Какой толк от ваших показателей, если у вас нет дисциплины? С таким орудийным расчетом я не могу поехать на боевые стрельбы!

Мы молчали.

— Я не думал, что в моем расчете дела так плохи, — произнес унтер-офицер Виденхёфт, откидывая назад упавшие на лицо волосы. — Мне всегда казалось, что у нас полнейший порядок…

— Вы мало занимались воспитанием членов своего коллектива, — сказал Петер Хоф. Он участвовал в беседе в качестве члена бюро ССНМ батареи.

Теперь очередь была за нами.

— Мне никогда не нравилось, что у нас часто бывали ссоры, — сказал маленький Дач.

— Мне тоже было не по себе, когда они сцеплялись, — заметил Пауль Кольбе.

— Но мы же это допускали, — проговорил Шлавинский. — Все мы только смотрели.

— А почему ты ничего не предпринял? — спросил Шлавинского Петер Хоф.

— Считал эти ссоры их личным делом. А по совести говоря, мне было весело наблюдать за их словесной перепалкой.

Эрмиш молчал. Он сидел на своей койке, широко расставив ноги, и смотрел в пол.

— Я никогда не имел желания ссориться! — заметил я.

— И тем не менее ты тоже виноват, — сказал Петер Хоф. — В ссоре всегда виноваты оба — и тот, кто начинает, и тот, кто позволяет втянуть себя в нее. Поэтому твоя вина не меньше!

Мне хотелось возразить, но Бранский, считая беседу законченной, сказал:

— Итак, товарищи, у вас нет объективных причин для ссор, поэтому рассудите все сами. Помните о моем требовании: мне нужен боеспособный орудийный расчет!

Выйдя из комнаты, я остановил Петера Хофа:

— Почему ты меня не поддержал?

— А разве ты сам не видишь, что ты тоже неправ?

— Ты так говоришь из-за вчерашнего вечера.

— При чем тут вчерашний вечер?..

— Ну, хорошо, — ответил я.

Это «хорошо» прозвучало так: мы не можем быть друзьями, если у нас нет единого мнения.

— Кстати, — Петер Хоф задумался. — Мне кажется, что ты мучаешься от безделья.