Вадим Андреев - Встреча влюбленных

Фейруз опять промолчала, и Ахтар воспринял это как позволение.

— Нам ведь здесь целую ночь сидеть вместе, так давайте хоть поболтаем без этой преграды, — сказал он в свое оправдание, протягивая руку к парде.

Ахтар чуть потянул тонкую ткань, она легко поддалась и соскользнула с головки девушки, открыв его взору слишком памятные черты.

— Нет! — закричал он, отскакивая от нее и делая непроизвольный жест руками так, будто гнал от себя кошмарное видение. — Нет, это слишком жестоко!

Фейруз открыла глаза, стараясь понять, что могло вызвать такую реакцию — одного взгляда на молодого супруга оказалось достаточно, чтобы найти причину непонятных предчувствий, томивших ее с первой минуты свадебного обряда.

Этот человек уже предлагал ей свое сердце. Несколько секунд назад он узнал, что неожиданно для себя получил взамен ее руку. Захочет ли он передать эту руку тому, ради кого затеял игру?

Фейруз внимательно вгляделась в его глаза и увидела неистовствующую в душе мужчины бурю, сила которой увеличивалась с каждой минутой. Уцелеет ли в ней парусник дружбы, казавшийся таким надежным, пока он мирно качался на спокойных волнах гавани? Не снесет ли крышу с башни благородства, не потонут ли в разверзшейся пучине добрые намерения?

— Ах, Джавед, что же ты наделал, — прошептала девушка, угадывая ответ.

Ахтар схватился дрожащими руками за стену, ища хотя бы в ней опоры, которую утратил внутри себя. Мир перевернулся, и теперь все выглядело уродливым, нелепым и не имеющим смысла. И только любовь к этой девушке, глядевшей на него умоляющим взором, сохранила свое дающее всему оправдание значение.

Голова его кружилась, он был не в силах оправиться от шока, и когда откуда-то донесся сильный и прекрасный голос, певший о растоптанном счастье, Ахтар уже не мог понять, правда ли он слышит сейчас Хусну или это только ее образ пришел ему на помощь, спасая от забрезжившего безумия.

Фатьма недовольно поморщилась, услышав, какой песней открыла свое выступление танцовщица.

разве это слова для свадебного пира?

Фатьма огляделась, всматриваясь в лица гостей — не сочли бы приглашение этой танцовщицы чересчур эксцентричным поступком для такого респектабельного дома. Однако собравшиеся с восторгом следили за плавными и вместе с тем исполненными порывистости, напоминающей о дуновении летнего ветерка, движениями артистки. «Похоже, эта женщина всех здесь очаровала настолько, что они забыли зачем собрались, — подумала мать Ахтара. — И откуда только она взялась в жизни моего сына? Надеюсь, ему не перешла по наследству слабость его отца к таким женщинам. Да и Джахангир тоже еще недавно был без ума от одной из них. Хотя с такой женой, как Фейруз, Ахтар сразу забудет обо всех танцовщицах в мире!»

пела, аккомпанируя себе звоном серебряных браслетов, красавица, приковавшая к себе все внимание гостей.

Как бы ни менялось положение ее летающего по залу тонкого и гибкого тела, глаза танцовщицы неизменно смотрели вверх, туда, где, как она знала, сейчас впервые остались наедине друг с другом молодые супруги. Она и не понимала сама, хочет ли, чтобы Ахтар услышал сейчас ее песню и вспомнил о ней, но какая-то сила заставляла Хусну петь все громче и громче, так, чтобы весь этот дом оказался заполненным ее песней — в первый и единственный раз в жизни.

Наконец, замер последний звук. Хусна на мгновение уронила руки, но сразу же выпрямилась и подала знак музыкантам. Окончены жалобы, нет больше слез и страданий. Все, что остается ей, — это принять участие в свадебном веселье, стать его составной частью, раз уж это единственная подходящая ей роль.

Хусна выбрала самую радостную из своих песен и, преображаясь на глазах, вихрем закружилась под торжествующую мелодию флейты. Она разыгрывала перед гостями историю девушки, встретившей в цветущем саду своего возлюбленного, о котором давно уже мечтала ее душа. Каждый ее жест, каждый кокетливый взгляд, стрелой пущенный в восхищенных зрителей, излучал счастье. Ни у кого и сомнений возникнуть не могло в том, что для танцовщицы не существует сейчас в целом мире хоть что-нибудь, кроме ее великолепного искусства, кроме этого образа, на глазах у них сливающегося с нею самою.

Публика требовала еще и еще, не желая смириться с тем, что удовольствие любоваться ею могло быть не вечным. Хусна и сама перестала чувствовать усталость. Только радость движения, растворяющаяся в крови музыка, улетающие к высоким сводам переливы голоса… Насладиться всем этим в последний раз, вдохнуть полной грудью привычный аромат успеха и восхищения, испытать свою власть над теми, для кого существует ее искусство, а потом…

Во время танца Хусна не успевала думать о том, что будет после. А когда все закончилось и это «после» наступило, она обнаружила себя стоящей посреди своей спальни, ярко освещенной множеством свечей. Хусна не помнила, кто их зажигал, как она вернулась сюда из празднично украшенного особняка Навазов, и только охапка цветочных гирлянд, брошенная на ковер, и боль в утомленных ногах напоминали о том, что произошло этим вечером.

Впрочем в груди болело куда сильнее, чем ныли ноги. Хусна прижала к сердцу обе руки сразу, стараясь успокоить его хоть немного. Потом взяла ситару и чуть коснулась струн. Пальцы непроизвольно извлекли из них мелодию, поразившую и даже испугавшую женщину. Эту песню она пела Ахтару в тот раз, когда он впервые вошел в ее дом:

Как странно, что подлинный смысл песни открылся ей только теперь! Раньше она считала, что это история о том, как смерть любящего открывает тому, к кому он пылал страстью, истинную цену утраченного, как зияющая пустота на месте, где раньше билось преданное сердце, дает понимание того, чем была эта любовь.

Теперь ей казалось, что смысл любви открывается прежде всего тому, кто ради нее принимает смерть. Конец ставит все на свои места, безжалостно отбрасывая мелкое, незначительное.

Хусна подошла к окну, за которым занимался новый день. Уже началась его обычная суетная возня — торговцы тащили свои тележки, мусорщик гремел ведрами, приглушенно шуршали колеса автомобилей. Все, как вчера, как год назад, та же картина ежедневных забот, борьбы за кусок хлеба, возникновения и крушения тысячи надежд, к которым она не имеет, как вообще ко всей этой жизни, никакого отношения. А для нее самой — все та же пустота, и ее не заполнишь ничем — ни чужими, неинтересными людьми, ни фальшивыми отношениями, ни путешествиями, меняющими только декорации. Не может же единственным содержанием жизни быть собственное искусство — во всяком случае для нее. Она больше не хочет танцевать для публики, а тот единственный человек, для которого хотела бы, не нуждается в ней. У него есть все для счастья, потому что есть любовь. А у Хусны нет любви, и значит, нет ничего.