Марика Коббольд - Мгновения жизни

— И я почти добился своего. — Он покачал головой, словно не веря самому себе. — Меня пригласили в театральную труппу — работать на гастролях. Руководил ею один человек, который каждую ночь вместо подушки клал под голову томик с трагедиями Шекспира, но я отказался. У меня были другие обязанности.

— Для чего? — спросила Грейс. — Почему он предпочитал спать таким странным образом?

— Чтобы никогда не забывать о том, что великое искусство постигается через страдание. — И здесь они вдвоем рассмеялись. Один грустный взгляд встретился с другим. — Ох, Грейси, мы с тобой совершенно одинаковые, ты и я.

Габриэль, которому так и не удалось убежать от себя самого, начал ценить покой превыше всего остального. На его примере Грейс научилась тому, что надо держаться за свои мечты. В разговорах и беседах слова ее отца скользили по поверхности, подобно водомеркам на воде. Он говорил, что ему нравится приятное окружение. Приятное окружение означало, что все должны быть милыми и приветливыми, ни в коем случае нельзя нервничать, спорить, раздражаться и следует соглашаться друг с другом. Соглашаться друг с другом значило, что ни за что нельзя заводить речь о вещах, способных привести к несогласию. Не заводить речь о вещах, способных привести к несогласию, надо было понимать так, что ваше поведение ни в коем случае не должно быть вздорным, то есть всегда быть милым и приятным. А всегда быть милым и приятным очень утомительно. Грейс привыкла молчать. Но бедная миссис Шилд не могла с этим смириться. Когда по ее настоянию речь заходила о том, что у ее приемной дочери совсем нет кавалеров, и в ответ она получала лишь невразумительные отговорки, она так сердилась, что однажды заявила что-то вроде того, что Грейс, возможно, предпочитает девочек. Грейс же ничего не имела против. Она начинала думать, что стремление оставаться милой и приятной иногда может завести слишком далеко. Когда ее отец, расстроенный, выскочил из комнаты, она мягко объяснила миссис Шилд, что, поскольку никогда не целовалась с девочками, не говоря уже о том, чтобы спать с ними, она не может быть абсолютно уверена в своих предпочтениях, тем не менее все-таки думает, что ей нравятся мальчики. Миссис Шилд извинилась — она просто не понимает, что на нее нашло. Грейс ответила, что все это пустяки; стремление быть милыми и приятными отрицательно сказывалось на каждом из них.

К тому времени, когда умер ее отец, Грейс так и не сподобилась привести домой милого мальчика или девочку, если уж на то пошло. У нее были друзья и подруги, а вот влюбиться не получалось; она решила, что это не для нее. Кроме того, ей и так было чем заняться.

На следующее утро, едва только пробило восемь часов, в дверь спальни Грейс постучала тетя Кэтлин и сообщила, что внизу ее ожидает «этот парнишка Макгроу». Тетя Кэтлин неодобрительно относилась к гостям, приходящим утром до девяти часов или вечером после девяти. До и после этого времени она накручивала волосы на бигуди, ходила в домашнем халате и не желала, чтобы ей докучали; об этом знали все.

Оставшись наедине, они вдруг стали стеснительными и робкими. Он смотрел себе под ноги, нервничал, не знал, куда девать руки, и вообще вел себя как десятилетний мальчуган. Грейс внезапно стало жарко, она вспотела, хотя в доме было достаточно прохладно.

— Я подумал, что, может, вы захотите прогуляться или что-нибудь в этом роде. Я мог бы показать вам город.

На ступеньках лестницы появилась тетя Кэтлин.

— Грейс здесь уже две недели, — заявила она. — Я уверена, что она повидала все, что нужно.

— Совсем нет, — решительно возразила Грейс, даже не покраснев. — У меня напрочь отсутствует чувство направления, и вообще я плохо ориентируюсь. — Когда дело доходило до лжи, она могла дать сто очков вперед кому угодно.

Много позже тетя Кэтлин призналась ей, что в то утро она наблюдала, как они вдвоем шли по дорожке и вышли за ворота. После этого она отправилась в ванную, где брился дядя Лесли, и заявила ему:

— Мне кажется, весьма скоро эти двое решат, что любят друг друга. Они молоды, красивы, да и погода благоприятствует. — Она беспокоилась о том, что Джефферсон еще не пришел в себя после расставания с Черри Джоунс, которая бросила его и уехала весной в Европу. Но она держала свои волнения при себе, поскольку считала, что негативная мысль, высказанная вслух, может зажить самостоятельной жизнью, и все непременно сбудется.

Они лежали в густой траве и глядели в небо. На нем были только старые, обрезанные до колен джинсы — его вылинявшая футболка висела на нижней ветке клена, а под ней на земле валялись грязные кеды. Грейс, одетая в шорты цвета хаки и белую хлопчатобумажную рубашку, задумчиво жевала травинку. Он повернулся к ней, взял за руку, приподнялся на локте и склонился над ней, словно собираясь поцеловать. Но вместо этого сказал:

— Сделай это еще раз.

— Сделать что?

— Улыбнись.

— Зачем?

— Потому что мне так хочется. — Он отвернулся, но она успела заметить, как краска залила его загорелые щеки. — Потому что твоей улыбкой можно осветить целую комнату. — С этими словами он снова повернулся к ней лицом.

Грейс широко улыбнулась. Господь свидетель, он был неотесанным и стеснительным, но в этом была своя прелесть.

— Ты необыкновенная.

Я сплю, подумала Грейс.

— Эта девушка, Черри, она путешествует по Европе. Сейчас она в Греции. Представляешь, в самой Греции!

— Я там никогда не бывала, — отозвалась Грейс. — Миссис Шилд всегда очень хотела побывать на Родосе, но мой отец отказывался из-за хунты. В качестве компенсации он ставил пластинки с записями Теодоракиса, но в результате миссис Шилд только сильнее хотелось поехать туда. «Я не изменю своим принципам лишь потому, что моя жена хочет позагорать на солнце», — говорил он.

— Он был прав. — Джефферсон выпрямился и сел. — Я не мог поверить в это, когда Черри сказала, что едет туда. Полнейшая несознательность.

Грейс тоже поднялась.

— Джефферсон. — Она взяла шершавые и загрубевшие ладони юноши в свои. — Я купила мех… один раз. Я так и не носила его, хотя собиралась… если бы мне не помешали. В общем, — она опустила глаза, — я тоже… несознательная, если говорить твоими словами.

Джефферсон смотрел на нее, нахмурив лоб.

— Это совсем другое, — изрек он наконец, вырвав пучок травы. — Все в порядке, Грейс. — Он улыбался, и она чувствовала его теплое дыхание, к которому примешивался аромат мятной жевательной резинки. — И ты совсем другая. — Она не спросила, почему он так считает, и удовлетворенно вздохнув, снова растянулась на траве.

Некоторое время спустя она сфотографировала его: он дремал в тени, лежа на спине, подогнув колено и закинув руки за голову. Ему было девятнадцать, и он был красив совершенной красотой. Ей исполнилось восемнадцать, и, глядя на него, она тихонько плакала, ибо на собственном опыте узнала, что, когда навсегда теряешь такую вот красоту, становится очень больно и от этой боли не избавиться, она постоянно преследует тебя. Она опустилась на колени и коснулась губами мягкой впадины на шее юноши, убрав с его лица непослушную прядь волос.