Джил МакНейл - Мой единственный

— О боже, сказочно! Я знал, что состояние, вбуханное в эту ванну, когда-нибудь окупится. Умираю от голода. Какую кухню выбираешь: китайскую или итальянскую?

— Я думаю, китайскую.

— Замечательно. Позвоню, и мы сможем поесть прямо здесь.

Принесенный заказ оказывается совершенно не таким, какой обычно доставляют на мопедах, — пять контейнеров в фольге. Появляется официант, оснащенный бесчисленным количеством пакетов, а традиционного поджаренного риса вообще не видно. Он раскладывает еду по мискам и достает палочки, салфетки и маленькую вазочку с орхидеями. Стол выглядит потрясающе, он даже нашел свечи и зажег их. Когда все готово, он спрашивает, нужно ли разложить еду. Мак говорит, что мы справимся сами, и он уходит, зажав в руке что-то, что выглядит как двадцатифунтовая банкнота.

— Это стоит двадцать фунтов?

— Дорогая, это его чаевые. У меня там счет. Тебя не должно волновать, сколько это стоит. Это даже меня не волнует.

Мак отказывается от палочек в пользу вилки; по его мнению, палочки — это хитрая уловка, используемая с двойной целью: подавать еду меньшими порциями и одновременно унизить клиента. Похоже, я смогу глубоко полюбить этого человека. Мы разговариваем о музыке и обнаруживаем обоюдную любовь к Мотауну, Малеру, Синатре, Элвису Кастелло и итальянской опере, но только если сопрано не слишком громкое. Заканчиваем ужин, танцуя под Фрэнка Синатру, что, однако, превращается в страстное объятие на диване, когда мы убеждаемся, что оба не можем танцевать под «Нью-Йорк, Нью-Йорк».

Через несколько часов мы падаем в постель, я сплю некоторое время, а потом лежу и смотрю, как спит Мак. Я могу сильно привязаться к нему, и молю Бога, чтобы все это не кончилось слезами и тоской.

Мне так нравится смотреть на линию его плеча, но он вдруг открывает глаза и говорит:

— Ради бога, перестань так на меня смотреть и сделай что-нибудь полезное. Если ты сваришь мне кофе, я твой навеки.

— Встряхивать, но не мешать, так?

Мак смеется, и я иду вниз варить кофе, надев его халат, который гораздо лучше моего. Интересно, смогу я умыкнуть его с собой, когда буду уезжать? Звоню Лизи: кажется, она уже вымоталась. Скорее всего, Чарли все-таки уговорил ее взять напрокат «Челюсти», а потом не мог успокоиться, и ей пришлось полночи уговаривать его, убеждая, что большие белые акулы не смогут заплыть на второй этаж. Мы завтракаем в постели и встаем к обеду. Я собираюсь быстро принять душ и с трудом уговариваю Мака идти варить кофе, а не со мной в душ, иначе быстро не получится. Когда я ухожу, он говорит мне:

— Я позвоню тебе сегодня вечером, ладно? И ты расскажешь мне, как тебе нравится ходить в моем халате.

— Черт. Я думала, ты не заметишь.

Мы так долго целуемся на прощание, что на тротуаре собирается народ.

Я приезжаю домой часам к пяти, и мы с Лизи обмениваемся новостями на кухне.

— Похоже, он замечательный.

— Да.

— Ты счастлива?

— Думаю, да. То есть, конечно, да. Только все это как-то ошеломляет. И я совершенно вымоталась.

— Да, но это по-хорошему вымоталась, не так, как после бесконечной глажки, например.

— Конечно, Лизи, гораздо лучше.

Чарли очень рад видеть меня. Они с Лизи все утро пекли торт, и он съел почти всю помадку. Мы пьем чай, Лизи уезжает, и я иду купать Чарли. После продолжительного выскабливания мне удается очистить его от остатков сахарной помадки. Мы ужинаем за телевизором, и я соглашаюсь, что он ляжет в мою постель. Он наконец засыпает в половине десятого, после многочисленных попыток поговорить обо всем. Звоню Маку, и он говорит мне, что он еще раз послушал «Нью-Йорк, Нью-Йорк» и придумал, как под нее танцевать, так что мы сможем даже поучаствовать в танцевальном соревновании.

Я разговариваю с Лейлой и Кейт, они обе считают, что Мак замечательный. Я не знаю, действительно ли я готова к тому, что может за этим последовать, поэтому решаю попробовать просто не думать об этом, пусть все идет своим чередом. В результате я только об этом и думаю, мне даже становится плохо. Нам скоро ехать в Испанию на каникулы. В ближайшие выходные Мак работает, а в следующие берет к себе детей. Он предлагает приехать с Чарли к ним, но я думаю, что еще слишком рано вовлекать в это детей; кроме того, до отъезда нужно сделать миллион разных вещей, поэтому мы договариваемся встретиться, когда я вернусь из Испании. Я ловлю себя на мысли, что вообще не хочу никуда ехать, но я точно знаю: всегда очень плохо менять свои планы только из-за того, что на горизонте появился мужчина, каким бы сильным ни было искушение. Да и мама просто убила бы меня.

— По крайней мере, к этому времени у меня будут загорелые ноги.

— По мне, пусть бы у тебя были белые ноги, но ты бы не уезжала. Кстати, куда вы едете?

— В Ланзарот. И давай обойдемся без снобистских шуточек. Я не переживу еще одни каникулы под дождем.

— Да уж. Мой халат тоже поедет?

— Может быть.

— Я запрограммирую его дистанционным управлением, чтобы следить за тобой.

— Не глупи. С Чарли в моей комнате и с мамой в соседней единственное, за чем придется следить, — это артериальное давление.

— Твой мобильник будет работать в Испании?

— Нет, я вообще не беру его с собой. Иначе Барни будет звонить каждый день.

— Это точно. Однажды я так и сделал, так агентство прислало нарочного с новым телефоном прямо в отель.

— О боже! Не рассказывай об этом Барни.

Гэтвик. Половина седьмого утра. Этот день будет очень долгим. У мамы огромный чемодан, и она привезла с собой всю свою коллекцию пластиковых контейнеров для пищевых продуктов в полной уверенности, что это пригодится. В ручной клади у нее огромная аптечка, хотя я не понимаю, как можно будет использовать шесть с половиной километров бинта, если самолет сделает вынужденную посадку на море. Чарли сложил так много вещей в свой рюкзак, что не может выпрямиться; он настоял на том, чтобы надеть свою любимую шапку — ту, которую связала ему мама, ярко-желтую, с длинной кисточкой. Эта заметная шапка вместе с новыми шортами для отпуска составляют, по его мнению, клевый прикид. По крайней мере, в таком виде он не потеряется в толпе.

Испытываю мини-шок в «дьюти-фри», потому что никак не могу вспомнить, является ли Испания членом Совета Европы и действуют ли там правила «дьюти-фри». Я уже живо представляю себе, как покупаю сигареты, потом меня обыскивают на таможне, и я провожу все каникулы в кошмаре типа «Полночный экспресс» в местном отделении полиции. Наконец продавщица с ярко-оранжевым лицом, лиловыми тенями и голубыми волосами подходит, обдает меня запахом отвратительных духов и спрашивает, не нужно ли мне помочь. Она подтверждает, что я могу сделать у них покупки, поэтому я покупаю сигареты и флакончик «Шанель», чтобы перебить ее кошмарный запах, от которого у меня уже слезятся глаза.