Сабахатдин-Бора Этергюн - Врач-армянин

В сущности, чего мне хотелось? Изменить свою жизнь? Я никогда не умела просчитывать наперед. Да, просто изменить свою жизнь. И для этой перемены представлялась возможность: замужество.

— Да, — твердо ответила я. — Хочу выйти замуж за него.

Мама вздохнула.

— Ты уверена? — спросила она. — Мы ведь не заставляем тебя.

Я понимала, что она боится: вдруг я буду несчастна в браке. Тогда она будет всю жизнь мучить себя. Но я уже чувствовала, что я не из тех, которые всю свою жизнь терпят одно и то же страдание. Я уже тогда знала, что моя жизнь будет представлять собой цепочку перемен. Надо только быть чуть более терпеливой…

— Я уверена, что мы с Джемилем сможем жить вместе, — я взяла маму за руку и нежно погладила.

Мама снова вздохнула, снова поцеловала меня в щеку и ушла.

Начали готовиться к свадьбе. Мама принялась знакомить меня с моим чеизом — приданым. Отец сделался ласков со мной и с мамой. Он то и дело заводил разговоры о том, что прежде с замужеством и женитьбой справлялись куда легче, нежели теперь. Судьбу молодых часто решали родители и при этом ухитрялись учесть все — и характеры будущих супругов и их имущественное положение, потому и браки выходили счастливыми. Отец усмехался и напоминал маме о том, как он вошел в комнату новобрачных и поднял покрывало, а мама, которой еще не было тринадцати… Тут мне становилось смешно, я прыскала. Мама, притворяясь сердитой, прерывала отца и просила его уйти и не мешать нашим женским делам. Отец радостно смеялся и послушно уходил. Пожалуй это были счастливые дни. Родители решили, что до свадьбы я не буду видеться с Джемилем. Это меня вполне устраивало. Откровенно говоря, я боялась, что если еще увижусь и поговорю с Джемилем, то просто раздумаю выходить замуж и откажу ему. Я понимала, что если после все-таки захочу выйти замуж, мама уже не сможет найти мне жениха.

А пока я с удовольствием перебирала и рассматривала все то, что составляло мое приданое. Впрочем, помимо различных предметов обихода и одежды, отец дал за мной деньги. Крупная сумма была положена в банк на мое имя. В брачном договоре по настоянию отца указывалось, что эти деньги, так же как и приданое, принадлежат мне. В случае развода я могу взять все свое приданое и деньги; кроме того, Джемиль обязан будет выплачивать мне определенную сумму из своих доходов. Казалось бы, все эти условия были невыгодны Джемилю и унизительны, но он согласился. Он правильно полагал, что та помощь, которую окажет ему мой отец, искупает все унижения и невыгодные пункты брачного договора.

Развод? Это нереально. Я даже не знаю, как это делается. Как бы я могла пойти против всех — против родителей, против Джемиля, ведь никто из них не хочет развода. Самое парадоксальное то, что и я не хочу. Почему? Потому что я ленива и несамостоятельна? Нет, иногда мне кажется, что просто потому что еще не пришло время. Когда же оно придет и придет ли? Думаю, да. Более того, мне кажется, тогда мы все будем этого желать — и мои родители, и Джемиль, и я, разумеется.

Но я отвлеклась. Итак, о моем приданом. Я и не предполагала, что мама столько скопила для меня. Кольца, серьги, браслеты — все это золотое, массивное, унизанное рубинами и бирюзой. Ковры — это покупал отец. Он объяснял мне, что это настоящие персидские ковры.

— Эх, ты ничего не понимаешь! — восклицал он.

Я покорно наклоняла голову. И правда — разве я понимала, как нелегко было скопить для меня все эти дорогие и красивые вещи.

Посуда — медная, золотая, серебряная, фарфор. Атласные стеганые одеяла, подушки, перины, половики и покрывала, мутаки — тугие подушки для тахты. Отрезы атласа, бархата и шелка. Все это было переливчатое, яркое и такое нежное, приятное на ощупь. А одежда — легкие халатики-энтари, узорчатые вышитые головные платки-йемени, чаршафы, ферадже старинного покроя; крытые атласом шубы; парчовые, шелковые, бархатные платья.

Все это перевезли в новый дом, купленный, как я уже говорила, Джемилем. Он тоже деятельно готовился к свадьбе. Купил в огромных количествах муку, масло, сахар, пряности, рис. Пожалуй, я должна была бы запомнить точно, в каких именно количествах он все это купил; ведь с тех пор он столько раз попрекал меня, сетуя на то, как он потратился на свадьбу.

На свадьбе были какие-то наши дальние родственники. Приехали и родственники Джемиля. Но, по-моему, он даже ни с кем из них не познакомил меня. На его родственниц мне, кажется, указала мама. Это были простые бедные женщины, они стеснялись, оказавшись на такой богатой свадьбе.

Мы с мамой поездили по магазинам и обновили и мой европейский гардероб.

Приходили с поздравлениями и мамины приятельницы и их дочери — мои сверстницы. Велись какие-то бестолковые, на мой взгляд, разговоры, которые я теперь даже не в состоянии воспроизвести, я слушала-то их вполуха.

Джемиль перед свадьбой по обычаю обрил голову.

Сама свадьба… Помню, как я вдруг поняла, что все это делается для того, чтобы Джемиль вступил со мной в телесную близость. Мне стало страшно, захотелось все это прекратить. Но я боялась. Меня подавляли все эти приготовления, шум, суета, множество людей. Наверное, это даже смешно, но мне словно бы неловко было лишать всех этих посторонних мне людей возможности повеселиться. Кроме того, я не хотела, чтобы родители почувствовали мою тревогу и страх. Может быть, впервые в жизни я хотела доставить родителям удовольствие; хотела, чтобы им было хорошо и спокойно, И я сдерживалась, была сама спокойной, даже ухитрялась казаться сдержанно-веселой.

Конечно, о моей свадьбе, о моем браке с Джемилем уже немало сплетничали. Это может показаться странным, но я и до сих пор всех этих сплетен не знаю. И не думаю, чтобы они так уж были интересны. Просто кумушки всех мастей шепчутся о том, что корыстный Джемиль женился на сумасшедшей Наджие. Вот и все.

Еще немного об одежде. Конечно, мне хотелось бы одеться в белое европейское платье с фатой. Но отец был категорически против. И вот меня нарядили в свадебное платье из тяжелого старинного шелка и покрыли плотным покрывалом.

Праздник, как водится, начался в доме невесты. Позднее мама мне рассказывала с грустной улыбкой, что никогда не видела моего отца таким веселым. Он, казалось, помолодел на десять лет. Его огромные черные усы распушились и топорщились. (Многие европейцы, я уверена, сочли бы эти усы разбойничьими, а мой отец был самым что ни на есть мирным человеком.) Вместе с молодыми гостями он танцевал зейбек — любимый танец своей юности, и все удивлялись гибкости и изяществу его движений.

Я люблю музыку. В сущности, мне все равно, что именно звучит — прелестные легкие мазурки Шопена, тяжеловесные горделивые инвенции Баха, или тягуче-сладостные, плавно льющиеся мелодии нашего Анадола. Когда я слышу музыку, я забываю о своих мелочных тревогах, заботах и радостях; мне кажется, что я и вправду частица мироздания, а мироздание — это чудесные гармоничные звуки музыки. В любой мелодии я ощущаю это гармоническое начало — будь то Моцарт, Бах, Шопен или турецкий народный танец.