Нелли Осипова - Вторая молодость любви

Он целовал ее мокрое от слез лицо, глаза, губы, не разжимая объятий, не отпуская ее от себя.

— Где ты был… где ты был… — не спрашивала, а словно причитала Танька, теряя волю и решимость не признаваться ему в своей любви, потому что она беременна, потому что она совершенно безнравственна, если носит ребенка от одного мужчины, а любит другого.

— Я здесь, я с тобой, Татоша… я прошу, я умоляю тебя стать моей женой…

Танька вдруг резко отстранилась, посмотрела на него округлившимися испуганными глазами и помотала головой.

Генрих стоял в недоумении, в растерянности, не смея произнести ни слова.

Таня все мотала и мотала головой, словно лошадь, отгоняющая назойливого слепня.

Наконец Генрих спросил:

— Почему? Почему? Я ничего не понимаю…

— Я не могу… — произнесла она шепотом.

— Не можешь?

— Не могу… не могу… — тихо твердила Таня, опустив голову, сжав кулачки.

— Должна же быть какая-то причина! — Он взял ее руки, пытаясь разжать пальцы, но кулаки были так судорожно сжаты, что он побоялся причинить ей боль.

— Не могу… — еле слышно проговорила Таня еще раз.

— Это из-за мамы? — попробовал догадаться Генрих.

— Нет, нет, она ни при чем, я все понимаю…

— Тогда что же тебя удерживает? Я слишком стар для тебя? Скажи, скажи мне!

— Ты стар?! — недоуменно воскликнула Таня. — Да ты моложе всех молодых! Я люблю тебя, я так давно ждала тебя…

«Господи, Господи, Господи, — твердила она про себя, — если я скажу ему все, он отвернется, откажется от меня. Если я скрою сейчас беременность — он бросит меня позже… Что мне делать, если я люблю его, я хочу его, я больше не могу, не хочу отказываться от своего счастья…»

И вдруг, словно черт нашептал, пришла простая до примитивности мысль: пропади все пропадом! провались в тартарары! будь что будет! час — да мой!

Таня бросилась к Генриху, обняла, прижалась. Он, не в силах более сдерживаться, легко поднял ее на руки и отнес на кровать…

Все, что было с ней раньше, что испытала она с другим мужчиной, — была прежняя жизнь. Тогда она думала только о себе, о своем влечении и сладостном чувстве удовлетворения.

Сейчас все было по-другому: она возносилась на вершину блаженства и с радостью и нежностью ощущала и его восторг от близости с ней. Ей хотелось сделать для него все-все, чтобы он испытал те же чувства, что и она.

Прошел день, наступал вечер…

Таня и Генрих все еще оставались в постели, отгородившись от будней и реальности неиссякаемой нежностью.

Буря промчалась, снег прекратился и снова пошел, пушистый, ленивый, он падал так медленно, что успевал растаять у самой земли…

— Значит, ты согласна, мое чудо, моя радость? — спросил Генрих, целуя Таню.

— Прошу тебя, не будем сейчас об этом.

— Но я должен, я просто обязан поговорить с Митей и Сашенькой.

Танька вскочила, села на кровати.

— Если ты хоть словом обмолвишься — я не знаю, что сделаю!

— Родная моя, любимая, ты пойми, что через две, максимум через три недели я должен уехать. Наша встреча, наша любовь не может остаться просто эпизодом!

Танька твердила только одно:

— Не сейчас, не сейчас…

— Как же я посмотрю в глаза твоим родителям? Ты об этом подумала? Что я им скажу?

— Ты им ничего не скажешь. Я скажу сама, когда придет время.

— То есть когда я уеду? Так надо тебя понимать? — волновался Генрих, совсем запутавшись в куче домыслов, которые приходили в голову.

— Ну не терзай меня, не мучай, Геничка, — умоляла его Татьяна.

— А меня терзать можно?

— Я совсем не хочу этого, милый мой, но так получается.

— Ты странно себя ведешь, согласна?

— Согласна. Я странная… А не пора ли мне домой?

— Ты придешь еще ко мне? Как мы встретимся? Где? Скажи, что я должен делать!

— Мой любимый, мой желанный, самый дорогой на свете, Гених! — Танька говорила эти слова, как заклинание. — Что бы ни случилось, как бы ни сложилась жизнь, запомни: я тебя любила, люблю и буду любить всегда.

Генрих подвез Таню до дому, но не стал заходить — было около двенадцати часов.

Митя и Сашенька лежали в постели и читали, вернее, каждый из них делал вид для другого, будто читает. Оба прислушивались к любому шороху.

Первая вскочила мать, за ней и отец. Вышли в прихожую.

Сашенька готова была накинуться на дочь с укором, но Митя взял ее за руку, чуть прижал, и она промолчала.

— Что, Татоша, нагулялись? — спросил он дочь.

— Ага, — ответила Танька, снимая пальто.

— Есть будешь?

— He-а… пойду спать… — И ушла к себе.

Родители вернулись в спальню, легли, погасили свет.

— Мить, ты что-нибудь понял? — после долгого молчания спросила Сашенька.

— Конечно.

— Что?

— Уж коли-ежели таперича смотревши, то оно-то, конечно, так точно, но ежели расчесть всех этих вещов, то получится не более, не менее как вообще.

— Да ну тебя с твоей абракадаброй! — рассердилась Сашенька. — Я тут места себе не нахожу, а ты…

— А что ты хочешь от меня услышать? Может, то, чего не хотела бы слышать?

Она промолчала.

И тогда Митя, ласково обняв жену, сказал:

— Сашенька, у нас взрослая беременная дочь. Дадим ей возможность самой решить свою судьбу. Главное, что она знает: мы всегда готовы прийти ей на помощь.

Недаром говорят, понедельник — тяжелый день…

С утра, когда Сашенька торопилась на работу, как обычно не успев позавтракать, а Митя собирался в больницу, Танька заявила, что не пойдет в академию.

— Ты заболела? — взволновалась мать.

— Нет, просто не пойду, — ответила Танька.

— Ты уже в субботу пропустила занятия, теперь снова… — Сашенька не договорила.

— Я совсем не пойду в академию — ни сегодня, ни завтра, ни вообще — все! — перебила ее Танька.

На недоуменные вопросы родителей обещала вечером все объяснить, а сейчас они опаздывают, а она безумно хочет спать.

На этом разговор закончился, поскольку на самом деле оба опаздывали.

Таня не смогла заснуть. Попробовала почитать, но слова и фразы не воспринимались, получалась какая-то бессмыслица. Она попыталась читать вслух, но оказалось, что это крайне неудобно да и непривычно. Тогда она встала, заставила себя позавтракать.

Во всем теле ощущалась такая расслабленность, такая свобода, словно никаких проблем не существовало. Лишь одна мысль владела ею: она любит, она любима!

Еще раз вспомнила собственное заключение, к которому когда-то пришла: в отношениях между мужчиной и женщиной не существует никаких законов. Подумала, что если она и не права и такие законы есть, то пусть они будут лучше попраны, чем она станет подчиняться им.

Решение, принятое ею сегодня ночью, — не встречаться больше с Генрихом до самого его отъезда — свинцовой тучей вдруг нависло над ней, мгновенно развеяв романтическое настроение и ту кратковременную легкость, что с утра ощутила она. Таня понимала, что Генрих рано или поздно узнает о рождении ребенка, и тогда ее вина перед ним станет ее позором, потому что вчера она обманула его, отдаваясь бездумно, легкомысленно, подло. Он вправе не только разлюбить, но и презирать ее… Пусть это случится, когда он будет вдали от нее. А когда Генрих приедет в Москву по своим делам, он уже будет относиться к ней совсем по-другому — без любви, но, возможно, и без неприязни. Только она останется навсегда несчастной, нелюбимой, виноватой перед всеми.