Анна Смолякова - Прощальное эхо

— Просто что? — спросил Андрей, схватив ее за узкие запястья и притянув к себе.

Она выпустила подушку, мягко плюхнувшуюся ему на колени. Тубы ее дрожали и кривились, как у обиженного ребенка. Он вдруг подумал, что Настька уже плачет точно так же. Кто у кого учится?

— Просто я хочу вести себя так же независимо и интеллигентно, как Оксана. — Наташа прерывисто всхлипнула. — Не хочу никого обижать, никого ни в чем обвинять, но не получается… Я просто хочу говорить с тобой, а выходит, будто давлю на жалость. Словно дамочка, демонстративно падающая в обморок, чтобы получить в подарок и утешение новую шубу или кольцо… Понимаешь, я хочу быть похожей на Оксану, а ведь когда-то страшно не хотела. Помнишь, я даже как-то выкрасилась в жгуче-черный цвет? Нет, наверное, не помнишь, потому что тогда ты никого, кроме нее, не замечал…

Он отрешенно кивнул, невпопад, бестактно. Ему вдруг вспомнились плечи Оксаны, с которых медленно сползает платье «цвета фикуса». Плечи у нее всегда были красивые, точеные, изящные и в то же время округлые. Да и запястья пошире, чем Наташины птичьи косточки. До чего все-таки она тощенькая.

— Значит, в ней в самом деле что-то такое есть. Даже я, женщина, которая должна ее ненавидеть, это признаю. Да, она красивая, она бесподобная, она шикарная, но она какая-то еще. И это самое главное! И ты тоже это видишь, только боишься себе признаться, — Наташа осторожно высвободила свои руки из ладоней Андрея. — В общем, насчет самого главного выяснили… А хочешь узнать, что самое противное? То, что я сейчас говорю, не давлю на жалость, потому что… чтобы тебе не стало еще больше жалко меня. Это — замкнутый круг. Из него не выбраться… Что, я несу полную ерунду?

— Нет, — ответил он коротко. — Говори все, что считаешь нужным. Я никогда не подумаю о тебе плохо…

Сейчас Андрею больше всего хотелось остаться одному. Наверное, в самом деле, лучше бы лечь сегодня в гостиной, чтобы остаться на расстоянии не только от Оксаниных глаз, но и от теплой, ставшей уже привычной близости жены. Но — поздно. Если после всего, что она сказала, забрать свою простыню и одеяло, Наташа наверняка обидится и расстроится еще больше. Жалко ее, маленькую, узкоплечую, такую несчастную… и одинокую!

Наташа расправила постель, надела через голову розовую полупрозрачную ночную сорочку и присела на краешек дивана.

— Ты прости меня, но я должна тебе сказать еще кое-что… — она низко наклонила голову и ссутулилась. — Это очень важно. Я не могу тебя видеть, потому что боюсь, что тебе самому видеть меня неприятно. Я не играю в благородство. Честно! Просто не хочу, чтобы ты мучился… Я уже видела тебя несчастным, и это было ужасно. Когда ты окончательно определишься, скажи мне. И я уйду без всяких жалоб и упреков.

Андрей положил голову на ее плечо и потерся щекой о мягкий шелк рубашки:

— Все уже давно решено, и никто ничего менять не собирается. С чего ты взяла, что тебе придется уходить?

— Потому что это не столь уж невероятно, — грустно ответила она.

Он вдруг вспомнил деревянную заколку на подоконнике, отлетевшую металлическую застежку, и возникло ощущение ужасной, пронзительной и невосполнимой потери. Потом вспомнились их поцелуи у входа в метро, ее губы, вздрагивающие, неуверенные, ускользающие. Все это было настолько острее, настолько реальнее призрачного, словно подернутого дымкой воспоминания о платье «цвета фикуса», что он даже застонал. Ведь и в самом деле это не так уж невероятно невозможно! Так будет страшно ее потерять!

— Что с тобой? — тревожно спросила Наташка, приподнимая его лицо обеими ладонями и внимательно вглядываясь в глаза. — Скажи мне, что?

— Ничего, — Андрей обнял ее за талию. — Помнишь, я как-то сказал, что никогда и никому тебя не отдам?.. Так вот, это правда!

Номер Оксане, в общем, нравился. Нравилась кипенная белизна тюля и васильковый шелк портьер, ковер на полу, мягкий и ласкающий босые ступни, словно прохладная трава. Нравились цветы в тонкой стеклянной вазе на столике, нравился сам столик, круглый, с высокими позолоченными, изогнутыми, как стебли лилии, ножками. И все-таки во всем этом что-то было не то. Сама атмосфера гостиницы навязчиво напоминала о том, что это временное пристанище, на короткий срок. Но у нее не было другого выхода. Не назначать же в самом деле встречу с Андреем на кухне маминой квартиры? Можно было, конечно, поговорить и в ресторане, и в салоне его автомобиля, припарковавшись где-нибудь в безлюдном переулке или на обочине загородного шоссе, но Оксане нужно было уединиться с ним от всего остального мира. А еще нужна была эта большая кровать с шелковым покрывалом и овальным зеркалом в изголовье.

Она подошла к роскошному двуспальному «сексодрому», присела на краешек и провела рукой по синему шелку. В ладонях тотчас закололо — множество искорок статического электричества одновременно разрядились о ее кожу. Словно кровать была одушевленным существом и не хотела, чтобы ее трогали. И хризантемы, кажется, не хотели, чтобы кто-то вдыхал их запах, недаром они так равнодушно и отчужденно развернули свои изысканные золотистые головки к окну, за которым уже зажглись вечерние фонари и многоцветно переливалась всеми цветами неоновая реклама.

Оксана невесело усмехнулась, достала с тумбочки пачку сигарет и закурила. До нее в самом деле не было никому дела. Даже Андрей, ответив вчера поздно ночью на ее телефонный звонок, сначала просто не захотел разговаривать.

— Что тебе еще надо? — спросил он резко.

— Мне надо с тобой встретиться. С тобой одним, — прошептала она в трубку. Говорить приходилось тихо, — в соседней комнате спали родители. — То, что я хочу тебе сказать, не предназначено для Наташиных ушей. Не потому, что я не уважаю ее или хочу обидеть… Мне необходимо тебя видеть. Пожалуйста!

— Хорошо, — неуверенно произнес он после некоторой паузы. — Где и когда?

Она назвала адрес гостиницы и номер комнаты, преподнесла заранее придуманную чушь про апартаменты, которые автоматически резервируются для сотрудников фирмы Клертона, приезжающих в Москву. И он вроде бы поверил. Во всяком случае, согласился подъехать.

Нельзя сказать, что после этого Оксана ушла спать со спокойным сердцем. Она еще долго ворочалась в постели — то ли оттого, что было полнолуние, то ли потому, что голос Андрея по телефону все еще звучал в ее ушах. Он тоже разговаривал тихо, наверное, боялся разбудить жену и Настеньку. Но теперь она была уверена, что поступила правильно, решив заказать на три дня люкс с баром, душем и «сексодромом». В интонациях Потемкина постоянно проскальзывало зыбкое, призрачное сомнение. Он и сам не знал еще до конца, хочет или не хочет ее видеть, говорить с ней, заниматься с ней любовью. Хотя скорее всего любовью заниматься он как раз и хотел больше всего. Знакомым блеском вспыхнули его глаза, когда она на кухне приблизилась к нему, почти вплотную, так, чтобы он ощутил ее дыхание, ее запах. Слишком уж старательно отводил он взгляд от ее шеи, груди, коленей. И в самом деле, что могла дать Андрею эта черненькая тощенькая девочка в халатике с оттянутыми карманами? Как ни странно, Оксана совершенно не испытывала к ней ни злости, ни ненависти. Она даже не ревновала к ней Андрея. Скорее опасной могла быть эта Алла с варикозными ногами, увядшими, некогда чувственными губами и голодными глазами, но только не Наташа, нет! Ей даже было немного жаль эту девочку, потому что теперь она точно знала, что завтра вечером встретится с Потемкиным! Она избавит его от обета супружеской верности. А проще говоря, ляжет с ним в постель, заставит его встать на свою сторону и… отдать девочку.