Анастасия Орехова - Вкус запретного плода

— Сколько же тебе тогда было лет?

Маша на мгновение задумалась.

— Семнадцать, наверное, — сказала она неуверенно. — Я теперь и не очень помню, — добавила она, как бы извиняясь. — Потому что, во-первых, это все довольно давно было, а во-вторых… во-вторых, такие вещи всегда стремишься как можно скорей забыть. Да. — Маша задумчиво уставилась вдаль, точно пытаясь разглядеть собственные воспоминания.

— И что же было дальше? — спросила Марина нетерпеливо. — Вы дождались, пока вам исполнится по восемнадцать, и поженились?

— Нет, ну что ты! Довольно долго после этого мы вообще видеть друг друга не могли. Лет пять, наверно, а то и больше.

— Как лет пять?! Так сколько же тебе теперь?!

— Столько же, сколько Илье. И знаешь, Марина, по-моему, это даже не слишком много. Я разве плохо сохранилась?

— Что ты, конечно, нет! — На вид Маше можно было дать максимум лет девятнадцать.

— Ну вот. Через три года после той истории я вышла замуж. Тоже грустная история, спасибо, что хоть без абортов обошлось.

— И долго вы прожили?

— Постой-ка, сейчас я соображу, наверное, года три. Три года и два месяца, если быть точной. Премерзкие были годы, доложу я тебе. Хотя, с точки зрения общепринятой морали, ни той ни другой стороне упрекнуть себя было не в чем. Нет, уж с чем, с чем, а с этим у нас все было в порядке. Но в остальном… Уф-ф! Когда выходили после развода из загса, оба ног под собою не чуяли от радости.

— А Илья что в это время делал?

— Илья, представь себе, тоже времени не терял, тоже успел жениться и развестись, и даже два раза.

— Ух ты! И это за три года?

— Представь себе! Ну а потом мы встретились и…

— И решили пожениться?

— Да не то чтобы… хотя можно, наверное, и так сказать. Ну, в общем, встретились и поняли, что не можем друг без друга жить. Расстроились оба, надо сказать, ужасно. Прямо, можно сказать, до слез. Нет, правда! Сидим оба и ревем. Я переживаю, что жена из меня никакая.

— Из тебя?! — Марина изумленно вскинула брови. — Маш, ты это что, серьезно? На мой взгляд, ты лучшая жена в мире!

— Хм. Сейчас может быть. Но я рассказываю про тогда. А тогда я, видишь ли, картошки толком сварить не умела, яичницу жарила с грехом пополам. Да, правду сказать, первый муж со мною намаялся. При нем мне ничего не хотелось. Я в университете училась, считала себя выше всего этого. Ну да ладно, не об том речь. Одним словом, я ревела, что никогда не смогу стать Илюшке путной женой, а он переживал, что, как бы он меня ни любил, непременно начнет изменять, он, мол, себя слишком хорошо знает и давно потерял надежду измениться… Н-да. — Маша помолчала. — Такой вот у нас был расклад. Ну, думали мы, думали, сто раз расставались и снова сходились, пытались кончать с собой — сперва поодиночке, потом даже вместе пробовали, да как-то все неудачно, решимости у нас не хватало, что ли.

Маша встала и начала собирать чашки. Ее темные, с лиловатым, как у лошадей, отливом глаза блестели в полутьме влажно, точно спелые сливы. По матово-смуглому лицу бродили темные тени от лампы, от фонаря за окном. Маша переставила на заваленный книгами подоконник чайник, подумав, сдвинула его и распахнула окно. Ночная свежесть с ее тысячью сладостных, ни с чем не сравнимых запахов заполнила комнату. В роще за домом запел соловей.

— С полгода это у нас продолжалось.

— И как же закончилось?

— Просто дошло до нас наконец, что по сравнению с таким адом яичницы и измены — полная фигня. К тому же Илья с Денисом познакомился, он ему мозги малость вправил, а потом я залетела… ну, решили рискнуть. Сперва договорились ничем никогда друг друга не попрекать…

— Выходит?

— Как тебе сказать… Нет, конечно! — Маша рассмеялась. — Знаешь, «никогда» — дурацкое слово.

Маша помедлила, сосредоточенно вглядываясь в заоконную темноту, и проговорила с восхищением:

— Ишь, какая луна! — И добавила, словно спохватившись: — Марин, слушай, тащи сюда свою Ксюшку, пора ее кормить наконец. И оставайся у меня ночевать, ладно? А то мне кажется, что Илюшка сегодня сюда не придет.

— Ага! — Марина радостно кивнула и побежала наверх, за ребенком.

Когда они раздевались, Марина обратила внимание на множество белых полосок, исчерчивающих Машин живот. Кожа на них чуть сморщилась, а сами они в темноте слегка светились.

— Что это? — спросила Марина.

— Боевые шрамы, — пошутила Маша. — Ну, растяжки. После беременности. А у тебя ни одной разве нету?

Вдвоем они обследовали Маринин живот. Обнаружили на нем три растяжки, одну с правой стороны и две слева.

— Три еще ничего, — утешила Маша, заметив, что Марина не на шутку расстроилась. — Поглядела бы ты, что у нашей Ольги на животе творится! — Потом Маша помолчала и добавила тихо: — А вот у Алены, между прочим, нету ни одной! Что ни говори, если везет человеку в жизни… — Она не закончила фразы.

Утро было ясное, небеса васильково-синие, точно выстиранные. Нигде ни тучки, ни облачка.

Володя и Валерьян дружно, в две лопаты, очищали от снега двор. Денис, распахнув настежь свою дверь-окно, расхаживал по крыше, двигаясь свободно, как по земле, и сбрасывал оттуда тяжелые, зеленовато-серые, слежавшиеся за зиму грязные глыбы льда. Глыбы с шумом раскалывались о землю на мелкие и крупные куски, которые тут же начинали таять под беспощадным весенним солнышком. Воздух был свежий и сладкий, и Марина, стоя на крыльце, вдыхала его полной грудью, ей казалось, что она не дышит, а пьет.

Низко-низко пролетел самолет и умчался куда-то. Никита проводил его завистливым взглядом своих пронзительно-синих глаз.

— Марина, а ты летала когда-нибудь на самолете?

— Кажется, да, — не слишком уверенно ответила Марина. Вроде бы из Мексики ни на чем другом досюда не доберешься.

— Марина, расскажи, как там, в самолете?

— Не знаю, Никитушка, откуда мне знать?

— А говоришь, летала!

— Да не помню я, Никит, ничего! Я тогда маленькая была, понимаешь? Меньше, чем ты сейчас. Даже меньше Соньки и Ванечки!

— Как твоя Ксюша?

— Ну, может, немножечко побольше.

— Сколько тебе было?

— Никита, отстань! Говорю, ничего не помню!

Никита махнул рукой, громко загудел, подражая мотору, сбежал с крыльца и начал, раскинув руки, носиться по двору.

— Кит! — прогремело с крыши. — Тебе сколько раз говорить: не бегай тут! Опасно, понимаешь? Не дай Бог, отскочит кусок льда и шмякнет тебя по черепушке!

Никита засмеялся и убежал.

— Ну, все! — проговорил Валерьян, отбрасывая в сторону последнюю порцию талого снега и втыкая лопату в сугроб. — Пойду собираться, а то не успею на электричку. — Он огляделся. — Хорошо как! Кто б знал, до чего не хочется в Москву ехать!

— А ты не езди! — сказала ему Марина.

— Да я бы не поехал, если бы не вечер в Некрасовке.