Мейвис Чик - Собачьи дни

Ну вот. Естественно, мы танцевали, и мне удалось заглушить определенное желание, почти возникшее от ощущения теплой ладони кавалера пониже спины — я отлично знала, что это всего лишь безусловный рефлекс и скоро пройдет. Рэндольф рассказывал о себе, большую часть я забыла, помню только что-то связанное с ЕЭС и Брюсселем в девяносто втором году. У Рэндольфа имелся сын (именуемый далее просто сыном) — студент Итона, жена, сбежавшая с одним из молодых ловкачей из конторы, «не взяв с собой ни пенни, Патрисия, ни одного гроша»; обожаемый «порше», часто подвергавшийся актам вандализма со стороны Великих немытых (тех, кто привел к власти вашу партию, чесался у меня язык сказать, но я удержалась), дом в Белгравии (зевок, еще зевок) и маленький чистенький коттедж с несколькими акрами земли в Шотландии.

— Вы бывали в Шотландии, Патрисия?

— Да, — сказала я. — Но мне там не особенно понравилось.

— Почему? — Он кружил меня в танце с опасной быстротой.

— Там все мужчины ходят в юбках.

— Ха-ха-ха, хи-хи-хи, вы сущий тоник, нет, вы такой тоник!

Когда я танцевала с Максом, он сказал:

— Ты сегодня ослепительна.

— Макс, — сказала я, — я просто валяю дурака, больше ничего.

— Но тебе хоть весело? — встревожился он.

— Конечно, весело.

— Отлично. — И он принялся подпевать оркестру, игравшему «В хорошем настроении». — Не хочешь приехать к нам на выходные? Бери с собой Рейчел.

— С удовольствием, спасибо. Рада буду отдохнуть от Лондона и… — Тут до меня дошло. Бросив танцевать, я взглянула Максу прямо в глаза. Все-таки не умеет человек притворяться.

— Макс, — спросила я, — кого еще ты решил пригласить?

Помолчав несколько тактов «Настроения», он ответил:

— Ну, Барнеттов, ты же их помнишь? Литераторы, такая приятная пара с дочерью. Они с Рейчел могут кататься верхом.

— И?..

Мы оба повели глазами в сторону опустевшего стола, за которым торчал лишь Рудольф-Рэндольф. Развалившись на стуле, он не сводил с нас глаз, куря сигару и с глупой улыбкой барабаня пальцами по столу в такт музыке.

— Нет, Макс, — сказала я. — Нет.

Извинившись, я ушла в женскую уборную, где немедленно объявилась Ванесса.

— Из Макса дипломат, как из Рэмбо, — вздохнула она, усаживаясь рядом у зеркала.

Лизнув мизинец, я стерла немного туши с ресниц.

— Ванесса, — сказала я, — меньше всего на свете мне нужно, чтобы меня подталкивали к новому роману. Мужчина — последнее, что мне сейчас требуется. Любой мужчина. Имей ты представление, хоть малейшее понятие о том, как чудесно не иметь отношений с особью мужского пола, — у нее хватило воспитания смешливо фыркнуть при этих словах, — ты порадовалась бы за меня, а не знакомила со всякими Рэндольфами…

— Рудольфами, — хихикнула она. Даже Ванесса временами бывает подшофе.

— В любом случае он не моего типа.

— Ты этого не знаешь. Пойми, необязательно впускать его в свою жизнь или постель, если это для тебя принципиально, но… — здесь она снова взяла вульгарный тон, — этот человек может показать тебе небо в алмазах.

Не удержавшись, мы обе прыснули, к большому неодобрению чопорной горничной, взиравшей на нас с высокомерием, достойным леди Брекнелл [25] Великосветская леди, персонаж пьесы О. Уайльда «Как важно быть серьезным». . Ванесса, заметив это, немедленно перешла на личности.

— Принесите мне полотенце, — властно велела она высокомерной даме. — Пожалуйста.

И, черт побери, та это выполнила.

Каким-то образом я выбралась с бала, хотя Рэндольф преследовал меня по пути из зала в фойе и увивался вокруг, пока я ждала, когда принесут мою броскую шаль, предлагая подвезти домой. К счастью, грубить не пришлось: его шофер получил указания подъехать лишь через полчаса. Осчастливленная до экстаза, я прыгнула в такси и, оказавшись в безопасности, с облегчением вздохнула. Когда я приехала, миссис Помфрет спала. При виде старушки, уютно устроившейся на удобной кушетке, я подумала, что поступила правильно. Мне хотелось стать такой, когда мое дитя вырастет, повзрослеет и покинет отчий дом. Желтая, как нарцисс, тафта была очаровательна, однако ступни вконец разболелись. Выпить долгожданную чашку чая, наскоро взглянуть на спящую дочь, и в постель — одной. Назад к будням, скромной обуви и мужчине с мохнатыми ноздрями. Балы, каковы бы они ни были, все же не моя стихия.

Жизнь, к всеобщему удовлетворению (есть ли на свете более скучное выражение?), устроилась и вошла в нормальное русло, почти как я мечтала. Рейчел, насколько я видела, не стала ни счастливее, ни несчастнее и вроде бы вполне освоилась с новым положением дел. Постепенно слезы и страхи почти прекратились, и с детским удовольствием дочь смаковала подробности, рассказывая о Миранде, причем совершенно спокойно. Когда Рейчел возвращалась домой и докладывала, куда их водил Гордон, мне иногда казалось, что теперь ему приходится развлекать двух дочек вместо одной. Гордон не роптал, хотя порой выглядел утомленным, однако вероятная причина усталости крылась в сфере, не предполагающей сочувствия, и мне оставалось лишь радоваться за него и Рейчел. Гордон практически сразу прекратил играть со мной в кошки-мышки, и, встречаясь во время передачи дочери с рук на руки, мы держались мило и непринужденно, что безмерно облегчало возвращение Рейчел домой.

Рудольф-Рэндольф звонил пару раз, но с этим я легко справилась и, когда настал уик-энд с Ванессой и Максом, не поехала, очень решительно отказавшись по телефону. Я объяснила, что меня не привлекает оккупация мужчиной по чужому выбору, независимо от того, насколько подходящим его считают. Если (и когда) придет время, что будет еще очень не скоро, я сделаю выбор сама. Платья — пожалуйста, а вот от любовников увольте…

Я была счастлива хлопотать, как пчелка, выполняя рабочие обязанности (с бонусом в виде нескромных фантазий о мистере Харрисе in flagrante [26] В момент совершения преступления ( юр. лат. ). ), заботиться о Рейчел, встречаться с подругами, украшать дом там и сям и вообще наслаждаться рутиной. Занятость, по моему убеждению, дает ощущение полноты жизни, и уверенность подруг в том, что мне несладко, ей-богу, оскорбляла. Всякий раз, стоило похвастаться своим счастьем, они напускали на себя недоверчиво-проницательный вид — даже разговаривая со мной по телефону, Филли делает многозначительное лицо. Ванда грохотала бесстыжим смехом и, утрируя замечательный мавританский акцент, требовала: «Детка, приезжай-ка к старой Ванде. В наших болотах водятся настоящие большие мужики». Услышав это, я сразу почувствовала себя героиней саги о жизни дикого Юга.

Я бросила попытки объяснить, что чувствую себя, как никогда, цельной и самодостаточной, ибо это звучало очень высокопарно, выдав перл «мы очень счастливы втроем» и лишь затем сообразив, что включила в заявление поганца Брайана, желая разбавить напряжение водой: «втроем» казалось не столь жалким, как «вдвоем». Для меня «вдвоем» звучало совершенно нормально, но других заводило не хуже, чем быка — красная тряпка: все считали, что я на пути к установлению неразрешимо тягостных отношений с дочерью, которая либо всю жизнь будет держаться за мою юбку, либо, не выдержав ига материнской любви, потянется к наркотикам, проституции и партии консерваторов.