Мейвис Чик - Собачьи дни

— Сам извинись! — потребовала я.

— Тогда, — он отнял руку от носа и обратил ко мне вытянутый дрожащий палец, — можешь отправляться ко всем чертям.

— Отлично. — Я вскинула голову апокрифическим жестом, ставшим восхитительной реальностью, и зашагала прочь, не оглядываясь.

— Патрисия! — крикнул Гордон в тщетной попытке казаться грозным, но новоявленная гнусавость смазала впечатление.

Я продолжала идти. Мне не составит труда вернуться на поезде. Ободренная собственным дебютом в кулачном бою, я зашагала к станции с гордо поднятой головой. Попадись мне на пути банда грабителей, им бы не поздоровилось. По крайней мере я так считала. Вернусь домой, куплю самый дорогой велосипед — черт с ними, с деньгами — и тщательно прослежу, чтобы на карточке, приложенной к подарку, написали «С любовью от мамы». Пусть Гордон дарит набор для ремонта проколотых шин, или седельную сумку (разумеется, не кожаную), или даже одну из прелестных бутылочек для воды, которые можно прикрепить к раме велосипеда, — словом, любую дрянь не дороже пяти фунтов и запакует подарок в огромный пакет. Это его фирменный стиль и всегда таковым останется.

Я уже сворачивала к входу на станцию, когда вновь услышала автомобильный сигнал. Та же машина, тот же сигнал, тот же владелец — я знала это, не оглядываясь. Как могла, я сменила выражение лица «ну все, грабители, подходи по одному!» на безмятежное, готовое смениться удивлением, и обернулась.

— Это был ваш приятель? — спросил Роланд, перегнувшись через пустое пассажирское сиденье и опустив стекло.

— Бывший муж.

— С вами все в порядке? Может, подвезти?

— Да нет, вообще-то все нормально.

— Я довезу вас куда нужно. — Улыбка Роланда не произвела на меня такого эффекта, как ухмылка Гордона. — Если позволите.

— Ну… — я надеялась, что в моем тоне прозвучало предупреждение, — благодарю за любезность.

И села в машину. В конце концов, подумала я, отказаться будет невежливо.

— Что произошло? — спросил Роланд, когда мы немного проехали молча. — Или вам не хочется говорить?

Я рассказала все о велосипеде, подлости Гордона и своем внезапном желании ему врезать. В заключение я добавила, правда, додумавшись уже постфактум, что в любом случае задолжала бывшему супругу хук в нос, упомянув об инциденте десятилетней давности. Роланд сочувственно похлопал меня по руке. Я вдруг почувствовала себя окруженной вниманием и заботой и с трудом сдержала слезы: очень сложно себя жалеть, когда к тебе присоединяются другие. Я решила сменить тему и спросила:

— Чем вы зарабатываете на жизнь?

Почему-то это его немало позабавило.

— Как формально, — сказал Роланд, убирая руку. — Я — ветеринарный врач.

Я вспомнила историю с Булстродом. Неудивительно, что Роланд так ловко управился с кроликом.

— Кто?!

— Ветеринар. Ну, лечу животных. Домашних питомцев.

В самых диких фантазиях мне не приходило в голову думать о Роланде как о ветеринарном враче — непрестижная, даже незавидная профессия. Может, он шутит? Я искоса испытующе взглянула на Роланда, но он не походил на мужчину, только что придумавшего себе такое малопочтенное занятие.

— Но этого не может быть! — возразила я. — Вы же ненавидите собак, сами сказали!

— Я и понедельники не люблю, — мягко сказал Роланд, — но приходится терпеть как часть жизни. В любом случае я скорее недолюбливаю владельцев собак и то, как они распускают своих питомцев, чем самих животных.

— Спасибо, — съязвила я.

Он не казался смущенным и добавил только:

— О, я забыл, вы же любите собак, держите пса, да еще, кхе, бойцовой породы. Ну, видимо, некоторых хозяев еще можно терпеть.

Поймав его искоса брошенный взгляд, я невольно рассмеялась.

— Честно говоря, — призналась я, — не жалую собак и не выношу их владельцев. Брайана я завела для Рейчел.

— Я и не считаю вас собаколюбивой натурой.

Мне очень захотелось спросить, какой же натурой он меня считает, но я удержалась. Вместо этого я рассказала о Какашкином скверике и тамошних обитателях, отчего Роланд долго хохотал. Незаметно мы доехали до Хайроуд и уже проезжали мимо магазина велосипедов, когда я спохватилась:

— Высадите меня здесь.

— Здесь? — немного удивился Роланд. — Но я могу довезти вас до дома. Мне нетрудно…

Я поколебалась. О, какое искушение меня охватило! Я представила сакраментальное «не зайдете ли на чашечку чая», его согласие и все остальное, что может последовать за чашкой чая, но здравый смысл победил. Это стало бы тупиком, физическими упражнениями, пропитанными чувством вины, абсолютно безнадежным романом. Я не создана для роли любовницы. Даже такого мужчины, как Роланд.

— Нет, спасибо, — ответила я. — Мне нужно в магазин, — я указала пальцем, — купить чертов велосипед. Но все равно — спасибо.

Роланд послушно подъехал к магазину. На этот раз я не забыла отстегнуть ремень безопасности и ловко выбралась из машины, прежде чем новые крючки-препятствия успели ослабить мою решимость.

Когда я закрывала дверь, Роланд пристально посмотрел на меня, отчего екнуло сердце, и сказал:

— Я бы очень хотел увидеться с вами.

— Мы обязательно где-нибудь пересечемся, — весело согласилась я.

— Насчет той ночи… — начал Роланд интонацией на грани… чего? Раздражения? Отчаяния?

— О, забудьте и не вспоминайте, — сказала я. — Не надо извиняться.

Он расширил невероятно красивые глаза:

— Я и не собирался.

— Ну, в любом случае… — Закрывая дверцу, я спросила: — Кстати, как дела у Рут?

— Прекрасно, — ответил Роланд. — Выглядит отлично… Послушайте… — Он придержал дверцу рукой, не давая мне ее закрыть.

Я нажала сильнее, добавив:

— Передавайте ей мои наилучшие пожелания!

И — щелк! — резко захлопнула дверцу.

Не знаю, как после этого у меня хватило сил на покупку велосипеда. Все, что могу сказать: матери сделаны из несокрушимого материала, потому что я купила то, что нужно, хотя одна из нас — либо я, либо продавщица — плавала в туманной дымке нереальности с существенной долей меланхолии. Вот это фиаско! Я с нетерпением ожидала этой покупки, предвкушая ликование и восторг дочери в рождественское утро, но радость потонула в эмоциях совсем другого сорта, и лицо, стоявшее у меня перед глазами, принадлежало отнюдь не Рейчел. Глупая женщина, твердила я себе, но это мало помогало.

Я позвонила Гордону, чтобы извиниться. Он довольно благосклонно принял извинения, но мне пришлось закрыть трубку рукой, чтобы он не услышал смеха при заявлении:

— Нос все еще распухший. И останется припухшим, когда я поеду на Барбадос!

Мысль о Гордоне, лежащем, как лоснящийся лобстер с украшением — мороженой вишенкой, очень подняла настроение, и мне даже удалось изобразить раскаяние.