Ирина Тарасова - Не бойся, малышка

Вскоре Борька куда-то исчез, а его место занял Федька, угрюмый мужик с наколкой на плече. Он работал грузчиком на железной дороге и был единственным кормильцем в их семье. Федька много работал и много пил. И чем больше пил, тем больше мрачнел. Домой он приходил поздно, часто работал по выходным, и Таня легко мирилась с его недолгой пьяной мрачностью.

Когда мать устроилась на работу, Федьку сменил Геннадий Степанович. Он обожал, когда его называли по имени-отчеству, но Таня, не испытывая к нему никакого уважения, называла его просто Геной, а то и Генкой. Он был вихраст, нечистоплотен и необразован. Таня любила задавать ему каверзные вопросы из серии: сколько ног у сороконожки или кто первый прилунился: Белка или Стрелка. И если на первый вопрос Генка еще мог найти ответ, то на второй поочередно выдавал только два варианта, не ведая, что ни Белка, ни Стрелка никогда не долетали до Луны.

Но подтрунивала Таня над ним недолго. Как-то она стала случайной свидетельницей усмирения Генкой хулигана. Сожитель матери повалил нарушителя порядка на землю и пинал, пока у жертвы не пошла горлом кровь. Тогда, впервые в жизни, в Танину душу вкрался страх.

Генка работал в милиции. Именно он устроил мать Тани диспетчером в автопарк. Иногда мать приходила с работы поздно. Когда сгущались сумерки, Тане в одной квартире с Генкой становилось неуютно, хотя он старался вести себя с ней подчеркнуто вежливо. Часто его лицо, обращенное к ней, кривила улыбка. Вот эта улыбка больше всего ее и пугала. Скорее, это была не улыбка, а ухмылка. Едкая, недобрая, словно говорящая: погоди, я еще до тебя доберусь. Именно тогда, чтобы отгородиться от вынужденного общения с родичами, Таня купила замок и сама, без посторонней помощи, привинтила его к своей дощатой двери.

С того времени Таня много времени проводила вне дома, благо у ее ближайшей подруги Нинки, которая жила вдвоем с матерью, тоже была своя комната. Но когда появились «татушки» с их первым хитом «Я сошла с ума», мать Нинки тоже «сошла с ума», закатив истерику и запретив подружкам общаться. Правда, ее истерика случилась не на пустом месте. Девчонки так увлеченно целовались, что не заметили, как Ольга Викторовна вернулась с работы. Нинка попыталась объяснить матери, что они просто изучали технику поцелуя, и даже махала перед собой журналом для подростков, где был опубликован комикс-инструкция для начинающих влюбленных. Но Ольга Викторовна не стала рассматривать доказательства невиновности. Больно, до синяков, схватив Таню за руку, она вытолкала ее из своей квартиры.

— Вон отсюда, развратница, — вопила она при этом. — Твоя мать — б…ь, бабка в тюряге сгинула, и тебе туда — прямая дорога.

За колючую проволоку Таня вовсе не собиралась. Наоборот, она была чрезвычайно вольнолюбива и к тому же любознательна. По возвращении домой она осторожно начала выпытывать:

— Мам, а твоя мама, моя бабушка, была какой?

Мать ничего не ответила. Она сидела на кухне, подперев подбородок рукой, и мечтательно смотрела в окно, словно ждала принца. Генка в это время в соседней комнате пил пиво, рыгал и смотрел футбол.

Таня не сдавалась.

— Мам, а почему мы в гости к бабушке не ездим? Она где, в деревне живет?

Таня заметила, как сухая материнская спина напряглась. Но ответа опять не прозвучало.

— Мам, бабушка в тюрьме, да? — решительно спросила Таня.

— Кто сказал? — по-прежнему глядя в окно, спросила мать.

— Неважно. А сколько ей дали?

— Семь.

— Давно?

— Похоронили уже.

— Как же так случилось? За что она сидела?

Мать резко повернулась, ее глаза сузились, щеки побелели.

— Че пристала? Меньше знаешь — крепче спишь.

— Мам, расскажи. — Татьяна отодвинула табурет и села напротив, тем самым давая понять, что все равно не отстанет.

— Ладно, сама напросилась, — холодно ответила мать и закурила «Приму».

Татьяна поморщилась.

— Убила она моего сожителя, — тихо сказала мать, едва разжав губы. — Тогда черная полоса у нас пошла. Бабке Софе шлея под хвост попала — опять решила тебя сбагрить.

— Не поняла… — оторопела Таня.

— Че тут не понять?.. Принесла тебя к нам в общагу: забирай, мол, хочу свою жисть устроить.

— Я не помню…

— А че помнить, тебе года два было.

— И что?

— А ничего. Я тогда с Ленькой была. Ленька был неплохой, только лентяй, совсем работать не хотел. Мы тогда вместе в общаге жили. Ты тут у бабки королевой жила, своя комната, а там — и без тебя втроем на десяти метрах. Так вот…

Мать сделала глубокую затяжку и продолжила:

— Принесла бабка тебя, ты — в рев. Голова и так кругом, а тут еще ты… В общем, полаялись мы круто. Мать моя чуть зенки бабке не выцарапала. И то правда, ведь Софа сама тебя у себя оставила, никого не спросила.

— Значит, из-за меня твою мать посадили? Что ж она мне сделала? — спросила Таня.

— Тебе — ничего. Бабка вернулась и утащила тебя взад. Утащить-то утащила, а у нас — лай. Мать на меня — мол, надоела б…, мало того что сама живешь и сожителя притащила, так еще и младенцев сопливых навязывают. Я — на нее, мол, я тут тоже прописанная, а она сама виноватая, что мою беременность проморгала. В общем, проорались мы, вроде успокоились. Потом мать на кухню пошла, мясо готовить. Она хоть Леньку ругала, а это он мяса с охоты притащил… Значит, пошла она на кухню… Это тут кухня как кухня, а у нас — закуток прям у двери. И как на грех, мой Ленька идет. Да пьяный. С порога как заорет: «Жрать хочу! Че готовишь, б…»? И наклоняется к ней. А мать как развернется, р-раз — и по горлу ему ножом. Кровищи было… Артерию, сказали, какую-то порезала. Всем понятно, что случайно, а засудили…

Потушив сигарету в грязной пепельнице, доверху набитой окурками, мать встала, сняла с плиты замызганный чайник, налила в чашку кипяток, сыпанула из пачки заварки. Таня невольно заметила, что клеенка на столе посерела от застарелого жира, а на чашке (любимой чашке бабы Софы!) появилась трещина.

— Мам, я вот хотела спросить… — опять начала Таня.

— И не надоело тебе?

Мать шумно отхлебнула кипяток.

— Нет, ты скажи… — Таня замялась, боясь задать самый главный вопрос, который давно ее мучил. — Мам, а ты меня любишь?

Мать подняла на нее маслянистые глаза, скривила губы.

— Любовь только промеж бабы и мужика бывает.

— Неправда! — вспыхнула Таня. — Баба Софа меня любила.

— Ну и ладно, — внезапно согласилась мать. — Я тебя тоже люблю. Вроде с лица ничего и не дура…

И, внезапно нагнувшись, принялась шарить рукой по полу.

— Мам, а я на кого похожа? — спросила Таня и застыла в ожидании ответа, глядя в затылок матери. Ей очень хотелось услышать, что ее отец был красавцем и умницей и что она — вся в него.

Мать выпрямилась, удовлетворенно рассматривая мятую сигарету.