Ирина Тарасова - Не бойся, малышка

— Нет, — ответила я. — Мальчика из экспресс-службы вызвала. Камасутру изучаем, — ответила я, наблюдая, как Тима поднимается с пола и деловито отряхивает испачканные мукой штанишки.

— В ванной трахаетесь? — прорычала трубка, и в трубке тут же зазвучали короткие гудки.

— Ты чудовище, — вздохнула я, присев перед Тимой на корточки и помогая ей отряхнуться от муки.

Трель дверного звонка прервала наше интересное занятие.

— Папа! — ринулась Тима в прихожую и, ловко открыв английский замок, застыла, глядя на молодого мужчину в синем комбинезоне и с глазами цвета свежей чайной заварки.

— Что тут у вас стряслось? — спросил он, перешагивая через порог. — Я внизу ремонт делаю — слышу грохот, будто лягушонка в коробчонке едет. — Он присел на корточки, внимательно глядя Тиме в лицо. — Никто не пострадал? Все нормально?

— У нас кран течет, — сказала Тима, отступая. Даже на корточках парень чуть ли не на две головы был выше ее. — Там вода, — повторила она, почему-то показывая в угол.

Великан выпрямился. Рядом с почти двухметровым парнем девочка выглядела миниатюрной статуэткой с белым фарфоровым лицом. Осторожно отодвинув девочку, великан шагнул на кухню.

— У вас, как я вижу, потоп. Хорошо, что холодная. — Он наклонился, покрутил что-то, и вода, сделав несколько бульков, остановилась. — Я быстро, только инструменты возьму. Ждите.

Ждать, когда незнакомец вернется, я не стала, взяла веник и подмела пол. Парень вернулся, как только я собрала побуревшую муку в совок. Поколдовав над краном минут десять, он, развернувшись в нашу сторону всем своим великанским торсом, сказал:

— Принимайте, хозяйки!

Я осторожно взялась за язычок крана и потянула на себя. Холодная струйка ударила в ладонь. Я закрыла кран — струйка исчезла. Тима стояла рядом и с явным любопытством наблюдала.

— Теперь я, — сказала она. Я уступила ей место у раковины. Она осторожно повторила мои движения и, удовлетворенная, отошла.

— Спасибо, — поблагодарила я слесаря. — Только денег у меня пока нету. С работой все никак.

— Накормить-то сможешь? Голодный, как черт. Все работаю, работаю, перекусить некогда, — засмущавшись, сказал слесарь.

— Есть борщ, — напомнила о себе Тима, уже сидевшая за столом.

— Борщ — это здорово! Сто лет не ел борща, — потирая ладони, сказал слесарь, садясь напротив Тимы.

Я наполнила две тарелки: большую и маленькую. Мои гости с аппетитом набросились на еду. Попросили добавки. Все съели и снова вопрошающе посмотрели на меня.

— Больше нет, — развела я руками.

— Спасибо, — сказал парень, вставая. — Меня, кстати, Димой зовут. Он протянул мне руку. — Будем знакомы.

Я пожала его ладонь. Она была жесткой, но теплой. Задрав голову кверху, я поймала на его лице улыбку. И улыбка его тоже была теплой.

Когда я закрыла за ним дверь, мне отчего-то стало грустно.

— Тебе борща жалко, да? — спросила Тима, как только я вернулась в комнату. Я усмехнулась и потрепала ее по спутанным волосам, припорошенным мукой.

— Ты стала несчастная какая-то, — констатировала Тима. — А папа когда придет?

Я пожала плечами. Почему-то после ухода улыбчивого великана Димы я почувствовала рядом с собой гулкую пустоту. Тяжелый вздох вырвался из моей груди.

Снова заиграл Шопен, я ринулась к дивану, где валялся мой сотовый телефон.

— Ну что? — услышала я.

— Кран починили.

— Кто?

— Слесарь-волшебник.

— Так ты пойдешь?

Я посмотрела на часы — начало шестого. Перевела взгляд на Тиму. Она, нагнувшись, шарила в своем рюкзаке-Мумрике.

— Последний раз спрашиваю: пойдешь на Кошелева?

— Отдай старшей дочке. Мне некогда, — сказала я и почувствовала, как холод разливается в моей груди. — И не звони мне, — как можно тверже произнесла я. — Все равно не отвечу… Не отвечу, — повторила я, обращаясь к погасшему экрану сотового телефона.

Я уже не испытывала того отчаянного одиночества, придавившего меня сегодня ранним утром. Но безотчетное сожаление клещами впилось в мое горло, на глаза навернулись слезы. Мне нестерпимо захотелось очутиться среди шумной, многолюдной компании незнакомых, но очень интересных людей, ходить по гулкому залу, приближаться, отдаляться и вновь пристально разглядывать работы модных дизайнеров. И восхищаться, и пить вино, и знакомиться, знакомиться, знакомиться… А потом пойти в еще более красивое, но не такое людное место с каким-нибудь начинающим, но очень талантливым неженатым мужчиной. И опять пить вино из тонконогих бокалов, есть вкусности из красивых тарелок, смеяться и слушать, слушать комплименты, изредка загадочно улыбаясь… Я смахнула слезу.

— Не плачь, я куплю тебе калач.

Погруженная в свои переживания, я не сразу поняла, что это говорит девочка. Тряхнув головой, словно избавляясь от остатков сна, я наконец посмотрела на Тиму. Она стояла, прислонясь к косяку, и машинально трепала и без того растрепанные волосы куклы. Я взглянула на свое отражение в прислоненном к противоположной стене зеркале. Выглядела я ничуть не лучше Тиминой видавшей виды куклы.

— Ты не как взрослая, — констатировала Тима. — А папа когда придет? — снова спросила она.

Я пожала плечами. Мне действительно было грустно. Тяжелый вздох вырвался из моей груди.

— Я должна плакать, а не ты, — сказала Тима. — Или тебя папа тоже бросил?

— Нет, мой папа купил мне эту квартиру, — ответила я.

— Твой папа хороший, — довольно кивнула Тима. — Мой тоже хороший. И он учит меня рисовать.

— И как? Получается? — машинально спросила я.

— Мне нравится. А папа говорит — больше работать надо. Давай порисуем?

Я взглянула на циферблат, потом на трубку сотового. Часы показывали семнадцать двадцать восемь. Если я сейчас наберу номер моего любовника, можно еще успеть на открытие выставки. Я представила, как мы с моим лысеющим любовником ходим от одного экспоната к другому, как я беру с подноса бокал, наполненный шампанским, а он украдкой смотрит на часы. Мои плечи невольно дрогнули. Нет уж, как говорится: «Умерла так умерла».

— Кто умер? — шепотом спросила Тима.

Я с недоумением воззрилась на нее.

— Умер кто-то? — переспросила она еще тише.

Я рассмеялась. Вероятно, сама не заметив, я произнесла фразу вслух.

— Никто, это анекдот такой.

— Плохой анекдот. Давай лучше рисовать.

— Давай, — согласилась я и вытащила из темного угла комнаты мольберт.

— Чур, я буду сидеть, — сказала Тима и, взяв из моих рук папку для эскизов, уселась на матрас. Я встала за мольберт.

Низко опустив голову и высунув от усердия язык, Тима принялась за работу. Она ни разу не взглянула на меня. А я вдруг залюбовалась этой девочкой. Ее мягкими, спутанными волосами, нежной кожей, густыми ресницами, а особенно тем восторженным выражением, которое не сходило с ее лица.