Каридад Адамс Браво - Дикое Сердце (ЛП)

– Хуан, хотите, чтобы мы поговорили?

– О чем? Я пришел не говорить, а действовать, пришел отомстить за себя. Это единственное, что мне осталось: отомстить за себя, отомстить вот этими руками. Убить ее кулаками, как шлюху! И убить также его!

– Вы сошли с ума? Что он плохого вам сделал? Что плохого вольно или невольно сделал вам Ренато Д`Отремон?

– Вольно или невольно? Не знаю. Наверно, ничего. Но тем, что живет и родился, он уже этим сделал мне настоящий вред!

– Тем, что живет и родился? Теперь я не понимаю, – удивилась Моника.

– Естественно. Как вам понять! Может быть, он тоже не смог бы понять меня.

– Тогда почему вы его так ненавидите? Проклинаете?

– А почему вы его так упорно защищаете? Вы лишь ее сестра; для вас он зять, вам-то какая разница?

– Это не только он, – начала увиливать обеспокоенная Моника. – Это все, все. Моя бедная мать, робкая женщина, добрая, слабая. Что бы вы не сделали Айме, будет против ее матери, потому что она ее мать. Вы помните мать, Хуан Дьявол?

– Нет, Моника, – язвительно отверг Хуан. – Не помню. А если бы и помнил, то только для того, чтобы ненавидеть больше имя Д`Отремон, проклинать его, питать к нему отвращение, желать стереть его кровь. Да. Чтобы стереть его кровь с лица земли!

С безмерной печалью говорил Хуан Дьявол; с бесконечным удивлением слушала и смотрела на него Моника. Он был совершенно другой, совершенно другой: человек, ничем не похожий на наглого моряка, что спорил с ней неподалеку от их дома в Сен-Пьере. Было в нем что-то благородное и достойное в его боли и гневе; что-то прямое, чистое и верное, несмотря на ненависть и проклятия, словно у него было основание ненавидеть и проклинать, словно у него было основание для такого выражения лица, такого печального, мятежного, с каким он смотрел на весь мир. И вопреки всему, Моника восхитилась им и испугалась. Загадка, скрытая в нем, вырвалась у нее вопросом, почти извинением:

– На самом деле я почти вас не знаю.

– Ни вы и никто, но это все равно никого не заинтересует. Никого! Я думал, что это волновало женщину, что она меня любит, а это было не так! Я был лишь ее игрушкой, развлечением, над кем можно было посмеяться накануне ее свадьбы с другим. Ну хорошо, теперь она не будет смеяться одна, теперь посмеемся мы все, а я буду смеяться последним и буду делать это с большим удовольствием!

– Но разве вы можете думать только о ней? Сеньора Д`Отремон больна.

– Сеньора Д`Отремон! – взорвался разъяренный Хуан. – О, святая сеньора Д`Отремон! Она все еще больна? Еще не умирает? Она думает прожить сто лет, пока остальные будут подыхать вокруг нее?

– Хуан, Хуан! – упрекала Моника.

– Хватит уже, Святая Моника, мы и так слишком много говорим.

– Нет, потому что вы еще не услышали меня. Я не знаю вашу жизнь и историю, не знаю ваших оснований для злобы к Д`Отремон, но что бы то ни было, знайте, Ренато невиновен.

– Невиновен, невиновен, и что? Неужели только на одного ложатся грехи? Достаточно ли имени, чтобы быть благородного или низкого происхождения? Не наследуются с ним почести и состояние? А как насчет оскорблений и горя? Но нет, какое имеет значение прошлое в конечном счете?

– А что вы выиграете, устроив скандал?

– Я не хочу ничего выигрывать, буду довольствоваться тем, что все потеряют всё, когда я растопчу и запятнаю всё.

– А вы не думали отомстить с большим благородством? В конце концов, каков ущерб от ваших обид? Женщина была вашей. Она была ею, потому что любила без условностей, без расчета. Полагаю, это было без расчета.

– Конечно, расчет она сделала потом, когда совершилась свадебная сделка.

– Но за это вы не имеете права мстить. Это право его, Ренато Д`Отремон. Единственное, что вы можете сделать, это сказать ему, разоблачив ее, похвалиться тем, о чем любой мужчина должен всегда молчать. Предать гласности то, что предоставила вам женщина, считая вас настоящим мужчиной, который будет молчать.

– Хватит, хватит, не запутывайте меня!

– Я говорю правду. И вы будете последним негодяем, если разоблачите ее при всех.

– Замолчите, замолчите, вы окончательно лишите меня рассудка.

– Я достучусь до вашего сердца, добьюсь, чтобы вы поняли. Вы не оскорбленный и не обиженный.

– Надо мной посмеялись, а я ради нее жизнь положил. Я был дураком, но теперь как же я ее презираю!

– Это единственное, что вы должны сделать! – посоветовала Моника, ловя его на слове. – Разве не будет самой лучшей местью ваше презрение, ваше огромное презрение? Если она вас обманула, солгала, была с вами неверной и нечестной, подумайте, что по крайней мере, вам повезло ее вовремя узнать. Мир огромен, в нем миллионы женщин. Зачем вам рушить из-за нее жизнь, если вы уже знаете, что она этого не стоит? Зачем делать зло невиновным и делать все это самому? Что вас ждет после отмщения? Месть – не более минуты, а что останется после?

Хуан Дьявол остановился и задумался. Одно за другим, словно меткие стрелы, слова Моники вонзались в его сердце. Вдруг он посмотрел на нее, словно увидел впервые, словно оказался под ее влиянием, и медленно пробормотал:

– Действительно, есть много женщин. Полагаю, они такие же, как и она: лживые и притворные. Хотя, говоря по правде, вы такой не кажетесь. Но…

– Иисус! – прервала его Моника, смутившись от звука приближающейся лошади. Это едет Ренато. Сжальтесь, не говорите с ним, не говорите ему. Прошу вас, умоляю, заклинаю вас именем Бога на небесах.

– Я не верю ни во что, и ни в кого, Святая Моника.

– Ради вас, Хуан, ради вашей совести, – попросила Моника шепотом. – Умоляю вас со слезами.

Хуан пронзил Монику пристальным взглядом, вопрошающим и странным. На миг показалось, что высокомерные глаза смягчились. Затем он горько улыбнулся и тоже прошептал:

– Вон едет самый счастливый человек на земле.

– Моника, что случилось? Я столкнулся по дороге с твоей непривязанной лошадью, – заговорил Ренато, который обеспокоенно приближался. Но вдруг он удивился, узнав спутника Моники и с искренней радостью воскликнул: – Хуан, Хуан. Это невероятно. Думаю, небо тебя послало, Хуан.

Он направился к нему с распростертыми объятиями, сжал так непринужденно, по-братски, искренне и открыто, что Хуан Дьявол не смог его отвергнуть. Он дал себя обнять, ответив неловким жестом, затем, исполненный горечи, повернул голову, посмотрев на бледное лицо Моники, и, наконец, сказал совершенно спокойно:

– Ты считаешь, это небо? Святая Моника не разделяет твоего мнения. У нас произошел несчастный случай. Я налетел на нее, когда пересекал дорогу, и чудо, что она не пострадала. Конечно, ни с ней, ни с животным ничего не произошло. Сейчас я приносил ей извинения.

– Ты сказал Святая Моника? – удивился Ренато.