Ким Уилкинз - Призрак острова 

Долгое время я и не подозревал, что его любовь вынужденная. Гордился, что слыву его любимцем, и год за годом укреплялся в своей вере. Готов был убивать по его приказу снова и снова. Так продолжалось много лет, и я никогда ни о чем не спрашивал.

В то время, когда имя Христа впервые было упомянуто в нашем доме, меня начали одолевать вопросы. Если отец всемогущ, то почему он так волнуется? Эти вопросы мучили не только меня, и однажды он сказал, что снесет голову с плеч любому, кто еще хоть раз спросит об этом у него. И если Один был всезнающим, почему же он не узнал, что я начал сомневаться в нем? Следуя своему желанию угодить отцу, я превратил в камень свое сердце. Но каким-то непонятным образом оно все равно продолжало биться. В мой последний поход я бы извинился перед своими врагами, если бы они оказались старше или слабее меня. Я начал задумываться о своей матери, о ее жизни в изгнании. Я будто пробуждался от тяжелого долгого сна.

Хотя мысль о том, чтобы расправиться с поселенцами, жившими на острове, не радовала, я решил быстро выполнить свое задание, чтобы сохранить мир в Валяскьяльве. Когда я прибыл на Остров Одина, я не был тем человеком, которым должен был быть; я и представить не мог, что встречу тебя.

Здесь начинаются и твои воспоминания, Виктория. Я хранил их тысячу лет. Когда они возвратятся к тебе, ты можешь почувствовать удивление и даже боязнь. Но сейчас это все в прошлом. Все прежние угрозы канули в темноту. Правда, еще будет момент страха, но это позже. Но не сейчас, когда ты здесь, рядом со мной. Закрой глаза, если хочешь, и увидишь себя такой, какой я увидел тебя в первый раз в то осеннее утро.

Я приехал на остров и устроил ночлег в лесу. С наступлением утра я направился в сторону поселения, держа в руке свой меч. Ты можешь представить это себе. Сверкающий неуязвимый меч с острым широким лезвием.

Когда я приблизился к озеру, то увидел картину, заставившую меня задержаться в тени деревьев. Солнечный свет освещал тебя, ты стояла на коленях около озера и набирала воду, но потом замерла и стала рассматривать свое отражение. Сначала обычное любопытство заставило меня застыть и наблюдать за тобой. У тебя были такие светлые волосы и кожа, а в лучах солнечного света ты была похожа на изваяние. На тебе было платье цвета опавшей листвы, ты стояла, замерев над поверхностью воды. Но потом ветер растрепал твои волосы, поправляя их, ты отклонилась назад, поднимаясь с колен навстречу качающимся веткам деревьев над твоей головой.

Я видел, как пульс стучит у тебя на шее, и были видны едва заметные тоненькие голубые вены. И тут меня словно осенило. Смертная. Ты была так уязвима, нужно совсем немного, и ты могла умереть в любое время. Все, что от меня требовалось, это легким движением выпустить кровь из тонких вен, и тогда пульс, бьющийся на шее, и вся твоя лучезарность исчезнут в одно мгновение. Незнакомая до этого боль появилась у меня в груди, и я выронил меч.

«Там есть кто-то?» — позвала ты, когда оружие ударилось о землю.

Я вышел из своего укрытия. Солнце ослепило меня, ты вся была залита светом. Я поставил руку над глазами, сделав козырек, и увидел, что ты улыбаешься мне.

«Кто ты? — задала ты вопрос. — Ты только что приехал на остров?» — «Да, — ответил я, — меня зовут Видар».

Ты нагнулась и отряхнула листья, прилипшие к юбке. «А меня зовут Халдиза. Я дочь Кетила. Все зовут меня просто Хала».

Виктория, я опять вижу по твоему лицу, что ты что-то припоминаешь. Ты узнаешь имя, которым тебя называли когда-то. Теперь, я надеюсь, эта история начинает казаться тебе настоящей и ты не будешь воспринимать ее, как бредни отчаявшегося человека. Хотя я и нахожусь в отчаянии, все же здесь нет ошибки.

Ты продолжала улыбаться мне, и я поразился, до чего же ты была доверчива.

«А что ты делаешь здесь на Церковном острове, Видар? — спросила ты. — Ты приехал, чтобы присоединиться к миссии моего дяди Ислейфа?»

Я непроизвольно отшатнулся, и ты засмеялась так раскатисто и красиво, как будто мы были знакомы много лет.

«Так вот что, Видар, — сказала ты, — тебе нужно научиться скрывать свое нежелание стать частью христианского королевства, которое хочет делать мой дядя. Мы — все мои братья и я умеем скрывать это. Тебе нужно просто делать очень унылое лицо и бесконечно говорить о проклятии. Тогда он будет спокоен». — «Я не знаю Ислейфа, — сказал я. — Я здесь чужой».

Ты подняла руку. «Мы все здесь чужаки, Видар, — вздохнула ты. — Я каждый день вспоминаю и тоскую по моему дому и друзьям, только та жизнь находится далеко за морем. Она продолжается без меня».

Я был очарован тобой. Я никогда до этого не разговаривал со смертными, и мысль о том, что ты страдала из-за чего-то, неожиданно тронула меня.

«А что ты чувствуешь, когда тоскуешь? — спросил я, подходя ближе и поворачиваясь к солнцу спиной». — «Это уже другой вопрос», — произнесла ты. — «А ты можешь ответить на него?»

Ты закрыла глаза и нахмурилась.

«Это такое чувство, как будто мое сердце бьется где-то далеко. — Потом ты открыла глаза и снова засмеялась. — Это звучит глупо». — «Нет, совсем нет, — сказал я. — То же самое чувствую и я, когда тоскую».

Ты села на землю, на опавшие листья. «А ты о чем тоскуешь, Видар? Садись и расскажи мне».

Я вздрогнул. Еще несколько минут назад я собирался убить тебя, а сейчас ты приглашала меня присесть рядом с собой и рассказать тебе о своей тоске. От смущения у меня сковало язык.

Ты собрала в пригоршню листья и бросила их в меня. «Давай. Садись. Мы будем здесь до дня Архангела Михаила». — «Моя семья не отмечает Михайлов день», — сказал я.

Ты пожала плечами. «Мне все равно, какие праздники отмечает твоя семья, я просто спросила».

Меня переполняли странные чувства. В этой ситуации было два пути: или убить, или отступить. Я повернулся и молча, не оборачиваясь, ушел.

«Видар, ты куда?» — крикнула ты. Я поднял свой меч и исчез в лесу. Ты не пошла за мной, и я был рад этому.

Весь день я провел, блуждая по берегу, рисуя линии острием меча на мокром песке. Чувствовал себя отвратительно. Так может стыдиться только человек, который знает все о своей семье. Мои братья высмеяли бы меня, а отец негодовал бы. Я бы не смог убить тебя. Я вспоминал, как светились твои глаза, когда ты смеялась, и понимал, что такую красоту невозможно уничтожить. Мое смущение возросло до предела. Все жестокие законы, которым подчинялись в доме моего отца, казались устоявшимися как древний камень, а сейчас будто песок посыпался из них, такой же скользкий, какой был у меня под ногами. Зачем убивать смертных? Зачем тратить свои дни на войну с Ванирами? Для чего биться за честь моей семьи, когда у нее так мало чести, а остальное — лишь ничтожные ссоры, тривиальные желания, жестокий юмор?