Евгения Марлитт - Дама с рубинами

Корсаж Доротеи был очень узок, Маргарита решила, что ей он будет как раз впору, и шаловливое настроение взяло у нее верх. Девушка сняла с шеи галстук и, подобрав локоны, завязала их над лбом. Гранатовая брошка и запонки заменили рубиновые звезды, и на первый взгляд иллюзия получилась полная. Корсаж сидел прекрасно и облегал тонкую фигуру молодой девушки без малейшей складочки; затканная серебром юбка доходила как раз до пола. Было прямо изумительно, что природа снова создала такую же хрупкую фигурку, какая уже расхаживала в этом доме почти сто лет тому назад.

Маргарита испугалась саму себя, когда, застегнув последний крючок, подошла к зеркалу. Поглядевшись в него, она решила вскоре же кончить этот кощунственный маскарад и снова повесить платье на свое место, но предварительно дать тете Софии возможность увидеть эту «современную прабабку».

Невольно замедлив шаги и движения, Маргарита вышла из коридора. Длинный шлейф, волочась по шероховатому полу, производил большой шум; в этом твердом, сверкающем платье, напоминавшем собою панцирь, «прекрасная Дора» уже, понятно, не могла бесшумно скользить по коридорам.

Из большой гостиной только что вышел работник, направляясь через сени к выходу. Услышав приближавшийся шум, он невольно повернул голову, но тотчас же, сделав от ужаса комичный прыжок, выскочил за дверь и с шумом захлопнул ее за собой.

Маргарита рассмеялась от такого эффекта своего маскарада и переступила через порог большой гостиной, но тотчас же отпрянула назад, так как тетя София была не одна: возле нее стоял дядя Герберт.

Вчера в это самое время Маргарите было решительно безразлично, стоит ли тут дядя Герберт, или нет. Он не принадлежал к тем, кого она особенно любила или о ком скучала на чужбине. Но со вчерашнего дня, когда она провела с ним несколько часов у бабушки и дедушки, у нее появилось по отношению к нему чувство какой-то неловкости. Это происходило не потому, что на нее повлияло восторженное поклонение бабушки, или уважение, которое оказывал ее отец своему молодому шурину. Она ведь знала, что они оба поклоняются только его удаче и видят в Герберте только избранного, с которым высокопоставленные особы обращаются, как с равным; все это нисколько не подкупало. Только дедушка со своим прямым, открытым характером привел ее в недоумение. Невозможно было предположить, что он совершенно слеп и не видит, каким образом его сын делает себе карьеру, не знает, какие силы так легко поднимают его на ступени, которых другие достигают лишь после долголетних усиленных трудов. И тем не менее у старика глаза сияли вчера отцовской гордостью и видимым расположением к сыну. Дедушка вчера неоднократно громил тех, кто не разбирает средств, чтобы возвыситься. Неужели же в отцовском ослеплении он не видел «бревна в своем глазу»? Или ландрат так ловко умел отводить ему глаза? Герберт держал себя совершенно спокойно, как будто эти грозные речи были в порядке вещей. Ни одного раза краска смущения или стыда не выступила на его лице; он курил сигару и задумчиво следил за синеватыми кольцами дыма.

Впрочем, Маргарите было мало дела до того, какой собственно характер у ландрата; ее сердило только то обстоятельство, что его мнение относительно детей умершей сестры оставалось неизменным; примерный Рейнгольд до сих пор оставался в его глазах олицетворением добродетели, тогда как он и сейчас не ожидал ничего хорошего от «необузданного сорванца». Да разве он не был прав? Рейнгольд всецело отдавался своему делу, был олицетворением холодной рассудительности, тогда как в ее голове до сих пор бродили всякие глупые затеи, что наглядно подтверждалось этим маскарадом.

Покраснев от досады, Маргарита хотела скрыться незамеченной, но первое же ее движение привлекло внимание. Тетя София обернулась и на мгновение, по-видимому, остолбенела, но затем, всплеснув руками, громко рассмеялась:

— Тебе почти удалось напугать старую тетку. То-то была бы потеха! Но все-таки из этого ничего не вышло, хотя у меня даже закололо сердце. Как ты похожа в этом костюме на бедную Дору, хотя в твоих жилах нет ни одной капли ее крови и у тебя совсем другое лицо. С твоим тонким носиком и ямочками на щеках…

— Сходство достигается некоторыми черточками около рта и глаз и посадкой головы, — вставил ландрат. — Прекрасная Доротея довольно энергично выступила против тогдашних предрассудков, доказательством чему служат прическа без пудры и ее брак. Она, вероятно, обладала большой дозой своеволия и задора…

Маргарита бросила равнодушный взгляд в зеркало, в котором отражалась вся ее фигура, и промолвила:

— Да, это — правда, в этом глупом маскараде много чисто ребяческого своеволия, но он тем не менее доставляет мне громадное удовольствие… если даже весь свет состроит по этому поводу презрительную гримасу! Было громадным наслаждением облечься в парадное платье «белой дамы»! Что касается предрассудков, то это тоже верно, дядя Герберт, и ты вполне прав, сделав мне выговор, хотя и в иносказательной форме! Боюсь только, что ты и теперь не достигнешь больших результатов, чем в то время, когда мои тетради и французские слова раздражали твои нервы.

— Не преувеличивай, пожалуйста! — со смехом произнесла тетя София, — поди-ка лучше сюда и посмотри, что тут случилось. — Она взяла с окна осколки большой античной вазы и положила их на большой стол, стоявший посредине комнаты. — Я берегу эти вещи, как зеницу ока, и, слава Богу, до сих пор все обходилось благополучно, а тут этот глупый Фридрих уронил вазу с подзеркальника, и у меня даже не хватило духа выругать его… У бедняги даже зубы застучали от испуга. Не помню, сколько было заплачено за эту дребедень, но, без сомнения, это были огромные деньги, кузен Готтгельф, твой дедушка, привез эту вазу из Италии.

Маргарита подошла к столу.

— Подделка, да и то плохая, — уверенно произнесла она, осмотрев осколки. — Дедушку надули. Ты можешь спокойно выбросить их, тетя!

— Это звучит так же решительно, как будто говорит сам дядя Теобальд, — произнес ландрат, усевшись на подоконник. — Теперь я понимаю, что он должен сильно ощущать отсутствие своей сотрудницы.

— Сотрудницы? — весело рассмеялась Маргарита, — ты хочешь сказать — своего услужливого гнома, который умеет без шума топить печку в библиотеке, что не удается ни одной прислуге, который время от времени сварит чашку крепкого кофе и незаметно подсунет, когда великий ученый занят работой, и который безмолвно лазит вверх и вниз по высокой лестнице в библиотеке, чтобы облегчить ему «изучение источников» аккуратной доставкой книг. — Да, это я! А если кое-когда пристанет от тех знаний, которые поглощаются там вместе с воздухом, то это неудивительно. Но систематического порядка в этом пестром хаосе здесь нет, — она указала на свой лоб, — да и кто потребует этого от девичьей головы? Не правда ли, дядя? — и она со смехом бросила осколок вазы на стол. — А откуда же ты знаешь, что дядя замечает мое отсутствие? — вдруг с живостью спросила она.