Мулк Ананд - Гаури

Но однажды, словно своими опасениями она действительно навлекла свою судьбу, Кесаро показалась у их порога.

— Панчи, сын мой… — позвала она.

Гаури была потрясена до глубины души, лицо ее побелело. Чтобы не уронить глиняный горшок с чечевичной похлебкой, который она держала в руках, она снова поставила его на очаг и стала помешивать в нем половником, делая вид, что всецело поглощена этим занятием.

— Панчи, сын, — сказала Кесаро, подходя к постели племянника и сложив губы в умильную гримасу. — Сын мой, что я сделала, чтобы заслужить твою нелюбовь?.. Ты знаешь, что твой дядя тяжелый человек. Он бьет меня теперь куда больше, потому что тебя нет и некому меня защитить…

Панчи лежал плашмя на узеньком топчане и не шевелился.

— Сын, твоя тетка, твоя приемная мать пришла к тебе, проснись, — приговаривала Кесаро, нежно кладя руку ему на голову. — Прости свою несчастную любящую тетку, Панчи, прости ее и поговори с ней… Не будь таким гордым и упрямым, как твой дядя!..

Что Панчи в душе был ребенком, о чем лишь недавно догадалась Гаури, видимо, было хорошо известно Кесаро. Он повернулся, привстал на локоть и спросил дрожащим голосом:

— Почему же ты оставила меня? Почему не приходила все это время, если он бьет тебя?..

— Сын, я поступала так, как требует наша религия! Как я могла прийти в дом мусульманина, к женщине, с приходом которой распалась наша семья? Она бы и не допустила, чтобы я пришла хоть взглянуть на тебя одним глазком… Когда в Ракхари был праздник, я хотела прийти и завязать шелковую нить на твоей руке…

Наступила пауза. Упоминание о празднике, на котором женщины завязывают шелковые нити вокруг запястья мужчин, объявляя их своими защитниками, тронуло Панчи, И его внутреннее сопротивление таяло, хотя он и продолжал хранить молчание.

Гаури предвидела это, но была бессильна против прочных уз, которые, как пуповина, связывали Кесаро и Панчи. Она лишь укрыла концом сари голову и, выйдя из ухни, прошла по комнате, как бы желая подчеркнуть свое присутствие.

Кесаро сделала вид, что не заметила ее, и снова обратилась к Панчи:

— Я спорила с твоим дядей чуть не каждый день и уговаривала его помириться с тобой.

Панчи благодарно взглянул на нее и понурился.

Кесаро положила его голову к себе на колени и стала нежно поглаживать. Панчи плакал, а она говорила, стараясь завоевать его расположение:

— Я ли не лелеяла тебя, когда у тебя была лихорадка, когда ты болел? Так почему же за последние три месяца ты ни разу не зашел ко мне?

— Потому что твой муж выгнал меня из дома! Потому что ты позволяла ему издеваться надо мной! Потому что… потому что… Ты знаешь, как он вел себя в деле с закладом земли — грозился подать в суд и подбивал на это Бирбала!.. Он видел, как у меня отнимают последние деньги, которые я оставил на самые необходимые расходы. Что мне теперь есть?.. Он-то сидит себе на пенсии, свинья поганая…

— Его нельзя за все осуждать. Ведь он был на войне… И потом, так сказано в его гороскопе… Благополучие нашего дома будет разбито с приходом злосчастной девчонки. И все случилось так, как предсказал гороскоп.

Гаури внимательно прислушивалась к тому, о чем говорили тетка и ее муж. Подбежав к топчану, на котором лежал Панчи, вся дрожа от негодования, она закричала:

— Вон из моего дома, ведьма! Вон! Ты вволю поиздевалась надо мной, когда я невестой пришла в ваш дом. Ты и твой муж выгнали нас, и нечего тебе соваться в нашу жизнь. Если у тебя нет мужа, иди к кому угодно, только не прикасайся к моему Панчи!.. Убирайся вон, злая старуха. Ты хочешь иметь двух мужей! Чтобы один бил тебя, а другой любил. Я не отдам тебе моего мужа.

Кесаро никогда не подозревала, что Гаури способна на это. Не представлял ее себе в такой роли и Панчи. А она стояла между ними, разгневанная и прекрасная, как огонь.

— Да как ты смеешь говорить мне все это! Ты, которая путалась с кем попало! Потаскушка!..

В ответ Гаури лишь схватила Кесаро за пучок волос на голове, оттащила от постели Панчи и, невзирая на ее протесты и сопротивление, вытолкнула за дверь.

Панчи лежал, опершись на локоть, и в изумлении смотрел на это чудо, не решаясь вмешаться по вялости и слабости своей натуры. Гневная сила, неожиданно проявившаяся в хрупкой и нежной фигурке Гаури и делавшая ее подобной богине-разрушительнице Кали, поразила его. Когда Гаури вернулась, Панчи продолжал удивленно смотреть на нее, не говоря ни слова. Затем он сказал:

— Дай мне напиться и попей сама.

Она подошла с водой и, приподняв его голову, дала ему напиться. Она вся дрожала от страха и возбуждения. Сделав несколько глотков, он привлек ее к себе…

Прошло время, и Панчи, исцеленный от хандры любовью Гаури, поборол свой стыд и стал опять выходить на люди. Вся деревня барахталась в водовороте бедствия, вызванного засухой. Затихли сплетни и пересуды, уступив место тяжким вздохам перед лицом палящего солнца, от которого твердой коркой спеклась земля. Панчи все еще пылал ненавистью к своему дяде, и это чувство кипело в нем, перемежаясь приступами отчаяния. Но любовь Гаури, ее готовность исполнить каждое его желание, утишала боль его истерзанной души. Он уже не так переживал недавнее унижение, не так тревожился о том, что нет дождей, что не будет урожая и, следовательно, придется продать землю, так как он не сможет уплатить проценты лалле Бирбалу. Он вдруг воспылал необузданной страстью к жене и проводил с нею дни и ночи, словно ища в ее близости забвения от всех своих невзгод и напастей. Она дарила его нежностью и снова нежностью, была во всем покорна ему, но он не находил успокоения, и она относила это на счет своей застенчивости и почти девической робости в любви.

Но одна фраза, оброненная им, открыла ей — и ему самому также — истинные причины его беспокойства. Легко поранив ногу топором, он заметил: — Похоже, судьба мне изменяет.

В последующие несколько дней эти случайно сказанные слова стали у него навязчивой идеей. Он вспомнил, что сказала Кесаро о гороскопе, и ему не давали покоя ее слова о том, какое влияние на его жизнь должна оказать Гаури. Некоторое время Панчи даже раздумывал, не сходить ли ему к пандиту Харихару и не заказать ли себе еще раз гороскоп. Но в тот момент, когда он почти решил это сделать, он струсил. В сущности, он никогда не поддавался подобным суевериям и постоянно смеялся над своей матерью и Кесаро, когда они совершали религиозные обряды. Если он и терпел их, то только потому, что после каждого ритуала мать обычно давала сладости. Он как-то само собой пришел к тому мнению, что для него, который ничего не имеет в этом мире, не существует и бога, а следовательно, нечего и просить его заступничества. Он презирал себя за одну лишь мысль о том, что Гаури может принести несчастье, помня о той преданности, которую она проявляла, несмотря на все трудности и лишения жизни с ним… Но как было забыть те ужасные слова, которые сказала о ней Кесаро? Особенно намек на то, что Гаури путалась с кем попало…