Мулк Ананд - Два листка и почка

«Жизнь похожа на путешествие», — подумал Гангу, когда сел рядом с Бутой, сардаром [1] Сардар — надсмотрщик. (Здесь и далее прим. перев.) чайной плантации Макферсона, в крошечный поезд, отправлявшийся в Ассам.

Ему был виден пыхтящий и задыхающийся на подъеме паровозик узкоколейной железной дороги, огибавшей опушку джунглей.

«Путешествие в неизвестное», — сказал он про себя, когда вставшая перед его глазами гуща темной листвы поглотила линию железной дороги.

Он взглянул на Саджани — она сидела напротив с их четырнадцатилетней дочерью Леилой и сыном Будху. Саджани казалась ему чужой, поглощенной чем-то, не имеющим к нему никакого отношения. О чем она думает? — недоумевал он. — Почему она так ушла в себя, словно его нет тут с ней? Как может она забыть тесную близость, связывавшую их с молодых лет? Как она может взвалить на него одного всю тяжесть мыслей о том, что готовит им жизнь на новом месте? Разве не могла бы она поговорить с ним, поддержать его, дать совет или ободрить, вместо того чтобы безмолвно следовать за ним? Вскоре после того, как Саджани стала его женой, она спела ему песенку, распространенную в то время среди горцев, — «Мой спутник в жизни и смерти». Этот напев запомнился ему на всю жизнь. Хотелось верить, что мужчина и женщина могут быть неразлучными в жизни и смерти, хотя он, разумеется, знал, что в конечном счете люди не только умирают в одиночку, но и проходят весь свой жизненный путь одинокими, если только не принимают друг друга такими, каковы они на самом деле, или не любят друг друга по-настоящему.

Дети — Леила и Будху — смотрели по сторонам с интересом и волнением, хотя у них слипались глаза после нескольких бессонных ночей. «Но дети — лишь беззаботные маленькие создания, — размышлял Гангу, — они наивны и бесхитростны, счастливы и доверчивы, они становятся рабами всякого, кто завоюет их расположение, подарив им игрушку или лакомство. Они не отдают себе отчета в том, что в основе жизни лежат страдание и боль, которые люди причиняют сами себе и друг другу».

Среди пассажиров большинство были кули из разных мест Индии, несколько горцев с приплюснутыми носами и узким разрезом глаз и бенгальский бабу [2] Бабу — господин (при обращении); конторский служащий. ; одни сосредоточенно курили, другие дремали или спали.

«Они все молодые и здоровые, — продолжал свои размышления Гангу, — а я уже старею. Мне осталось недолго жить, и я хотел бы умереть дома, в Хошиарпуре, среди родных и близких, а не в этих джунглях, по которым мы едем уже двенадцать суток».

Ему вдруг почудилось, что в его внутренностях уже копошатся могильные черви, пожирая его тело; он стал вглядываться в глубину леса, тянувшегося за окном: воздух казался тяжелым, насыщенным густыми запахами растений, застилавшими небо зловещей зеленой завесой. Демоны, лесные духи, дикие звери — львы, слоны и медведи, даже змеи, хамелеоны, ящерицы и стрекозы, — в общем всякая нечисть, которой неизменно населяло лес его воображение, кишела в этом сыром, непроглядном аду, а над дебрями вставал их владыка — двурогий Яма, бог смерти, с черепом в левой руке и с мечом в правой, как на знакомых Гангу картинках, изображающих преисподнюю.

Гангу очнулся от задумчивости и мысленно перенесся в родную деревню в Хошиарпуре, в свою маленькую глинобитную хижину с бассейном во дворике.

Теперь она казалась ему такой уютной, хотя балка на потолке дала трещину и ее пришлось укреплять подпорками, а стены, видавшие четыре наводнения, отсырели — с них осыпалась штукатурка, и в хижине не было даже дверей. Братьям не следовало закладывать ее вместе с землей. Но разве он мог предотвратить опись? Ведь и хижина и три акра земли принадлежали всей семье, и адвокат Лелла Бели Рам сказал ему, что, по закону англичан, каждый брат отвечает за долги других братьев.

«Как странно, — думал Гангу, — что по закладной младшего брата наросло столько процентов и все три акра земли и хижина достались сетху [3] Сетх — меняла, ростовщик. Бадри Дассу бесплатно, точно в подарок. Ведь если бы я поехал в Амритсар и мне не удалось наняться в стражники, пришлось бы просить милостыню на улице; а на это я никогда бы не решился, это значило бы навлечь позор на свои седины и обесчестить доброе имя предков. Брат молод, он поступил рабочим на шерстяную фабрику в Дхаривале. А мне будет лучше там, на плантации. Бута наверняка уже скопил деньги, и он говорил, что у меня тоже будут и земля и скот и я сделаюсь сардаром, как и он. А у себя на родине он был всего-навсего бедным цирюльником. Устроиться на плантацию на таких блестящих условиях — это почти так же хорошо, как стать сипаем. Даже лучше. Потому что мужчины из нашей деревни, которые нанялись в сипаи, получили бесплатный проезд только для себя, а эти сахибы [4] Сахиб — господин. оплатили проезд всех членов моей семьи. Да притом я слишком стар, чтобы идти в армию. Надеюсь, что эти сахибы не сочтут меня чересчур дряхлым.

— Скажи, брат Бута Рам, сахибы на плантации добрые? — обратился он к сардару, который нанял его на работу.

— Как родные отец с матерью, — ответил тот, взяв в рот трубку с чашечкой из скорлупы кокосового ореха; он держал в зубах трубку и подкручивал рыжеватые прокуренные усы. — Если человеку нужны деньги, — продолжал он, — ну, например, на покупку коровы, на свадьбу или на поминальный обряд, сахибы дают аванс, не взимая процентов, и погашать его можно по частям. Сахиб управляющий знает всех своих рабочих и заботится о них. Он создает им хорошие условия жизни, и все рабочие счастливы и довольны. Сахиб управляющий и сахиб заместитель очень любят всех нас, дают нам советы и помогают, когда нужно сыграть свадьбу и во всех наших бесчисленных семейных делах. Кроме того, они иногда устраивают спортивные состязания с раздачей призов. Поверь мне, рабочие и сахибы по-настоящему любят друг друга и мы обращаемся к сахибам за советом и помощью даже в наших сердечных делах.

— А сколько процентов берут сахибы за ссуду? — спросил Гангу; его преследовал страх перед ростовщиками, из-за которых он страдал всю жизнь и вынужден был оставить свой дом.

— Да столько же, сколько и все, — коротко ответил Бута, и его глаза с желтоватыми белками смущенно забегали по сторонам; он сделал судорожное движение шеей, как будто глотал какое-то горькое лекарство, и добавил, уклоняясь от прямого ответа на пытливый вопрос Гангу: — Ни больше ни меньше.

Гангу почувствовал, что поставил своего собеседника в неловкое положение, на губах у него появилась заискивающая, извиняющаяся улыбка; он начал прислушиваться к учащенным ударам своего сердца, которое почему-то вдруг тревожно забилось. Ему стало не по себе. В его душу закралось смутное недоверие к Буте. Правда, он пытался подавить это чувство, внушая себе, что теперь, когда вся семья уже пустилась в дорогу, нужно смотреть на вещи с хорошей стороны.