Кэтлин Уинзор - Любовники

— Этот котенок удивительно похож на вас, — заметил он, поворачиваясь к Дульчи. — Такой же симпатичный, грациозный и игривый. — «И беззащитный», — добавил Эрик мысленно. Но ведь и пантера чем-то очень напоминала ему Дульчи. В самом деле, если задуматься как следует, разве это не так? Разве не Дульчи исчезла в тот самый миг, когда появилась пантера? Другого объяснения тут быть не могло. А может, она соединяет в себе и этого белого котенка, и черную пантеру? Да, есть тут что-то, о чем очень не хочется думать…

Дульчи вновь уселась в шезлонг и медленно пила кофе, улыбаясь Эрику, который не сводил с нее пристального взгляда. Он ощущал себя все более и более беспомощным перед этой девушкой. «А ведь я мог бы провести вот так всю оставшуюся жизнь, — подумал он и изумился своему былому нежеланию стать счастливым. — Не знаю как, но она создает вокруг себя какую-то волшебную ауру сладостного возбуждения и совершенной радости. И постепенно отнимает у меня все — мою инициативу, независимость и все остальное, что я постоянно охранял в себе, относясь к нему с великим уважением. А ведь она может уничтожить мое «я», если я поддамся и позволю ей сделать это».

Наверное, это все сад, такой теплый, наполненный множеством ароматов и приносящий приятную сонливость; это сад таит такую опасную чувственность и навевает разные странные мысли. И Эрик встал, сделав значительное усилие, поскольку ему вообще не хотелось двигаться.

— Давайте пройдемся, — предложил он. — Приглашаю вас.

— Прекрасно! И куда же вы меня поведете? — По-видимому, Дульчи не боялась, что ее чары действенны только в саду; наверное, была убеждена, что они не покидают ее везде, куда бы она ни пошла. Вероятно, она права.

— Неподалеку отсюда живет один богатый индеец, у которого я как-то был в гостях. Давайте попросим показать нам его коллекцию масок.

— О да, конечно! — проговорила она с такой радостью, словно Эрик только что протянул ей какой-то бесценный подарок. Девушка хлопнула в ладоши, сказала Марсии, что они идут прогуляться, и приказала ей взять к себе Порфирию. При этом Дульчи дала служанке массу других указаний, касающихся в основном того, как обращаться с котенком во время их отсутствия. — И передай маме, что мы вернемся в… — Она вопросительно посмотрела на Эрика, затем рассмеялась и, пожав плечами, сказала: — Поздно.

Дульчи повернулась и направилась к воротам. Эрик открыл их и пропустил ее вперед. Затем закрыл ворота; девушка взяла его под руку, и они отправились в путь.

Некоторое время шли молча, с жадностью вдыхая ароматы цветов, чувствуя близость гор и озера. Время от времени она с улыбкой поглядывала на него, и он улыбался ей в ответ.

— Разве вы не счастливы сейчас? — наконец спросила Дульчи, и в ее голосе звучал такой восторг, что Эрику стало понятно: она задала свой вопрос, чтобы он разделил ее радость.

— Да, — ответил Эрик. — Я счастлив. Счастлив настолько, что мне становится страшно.

— Страшно? Но как же можно бояться быть счастливым? — С этими словами она остановилась посреди дороги и взяла его руки в свои.

— Вы так молоды, Дульчи, — покачал головой Эрик. — Если бы вы не были так молоды…

— Да какая разница? Я уже достаточно взрослая.

— Достаточно взрослая для чего?

— Для всего, — ответила она решительно. — Для всего, о чем вы думаете.

— Да, наверное, — рассмеялся он. — Полагаю, это действительно так.

— Конечно, Эрик, и я ничего не боюсь. Будьте же счастливы. Будьте счастливы настолько, насколько можете, будьте счастливы всегда, когда вам это удастся. Ведь счастье может продлиться не очень долго, вы же знаете…

Торстен почувствовал, как от этих слов мурашки пробежали по его коже. Он схватил ее за плечи и резко встряхнул.

— Зачем вы это говорите? Почему? Что вы имеете в виду?

Она выглядела такой маленькой, хрупкой и озадаченной, что ему стало стыдно. Его руки бессильно повисли, он вытащил носовой платок и вытер повлажневшее лицо.

— Такая жара… — извиняющимся тоном проговорил он.

— Вы всегда с чем-нибудь воюете, Эрик, — тихо сказала Дульчи. — С погодой, с Порфирией, со счастьем, со временем… со мной. — Она сорвала розовый цветок гибискуса и медленно вертела его в руках, внимательно изучая. — По-моему, вам надо объявить перемирие со всеми нами. — И сделала округлый жест рукой, словно охватывая мир всего сущего, а вместе с ним и себя. И снова улыбнулась.

Он смотрел на нее и чувствовал, что не может отвести взгляда от ее лица, словно какая-то неведомая сила притягивала его к Дульчи и заставляла столь пристально разглядывать ее. Да, по-видимому, она не была такой простодушной, какой показалась на первый взгляд. И никогда не отличалась простодушием. Он смотрел и смотрел на нее, все пристальнее и пристальнее; такого не случалось с ним ни разу в жизни. И где-то в его подсознании витало, что за этими еле заметными переменами в выражении ее лица или интонации ее голоса скрывается нечто вероломное, зловещее и предательское и это нечто только и ожидает подходящего момента, чтобы обмануть его и взять верх над ним. Но вместе с тем ее глаза цвета морской волны были так чисты, так нежны и невинны, что ему даже показалось, будто он может заглянуть в самую их глубину. В этих чистых глубинах не скрывалось ничего скверного — ни чудовищ, ни иных неведомых существ, ожидающих, что он предаст себя.

«Я могу доверять ей, — подумал он. — Я знаю, что могу доверять ей. Могу и должен. Возможно, она и спасет меня». Однако в следующую же секунду его вновь пронзила страшная мысль: «А что, если это не так? Если она этого не сделает? Что, если, доверившись ей, я отдам себя полностью, а она только и ждет того, чтобы пленить меня ради своего развлечения, как ту обезьянку, которую она держит на веревочке в патио? Если это так… я убью ее».

И от этой мысли, неожиданно пришедшей ему в голову, он испытал такой сильный шок, какого не испытывал еще ни разу. Не в силах больше смотреть на нее, Эрик отвернулся и опять вытер повлажневшее лицо. Она тоже отвернулась, словно что-то угрожало ей, а потом медленно побрела вперед с поникшей головой.

Он смотрел ей вслед, полный тревоги и презрения к себе. Казалось просто невероятным, что так очерствела его душа, что ему больше не дано верить в чью-то доброту и искренность.

— Дульчи, — наконец прошептал он, догоняя ее и ласково беря за руку. — Дульчи, простите меня… — Эрик не мог сказать, за что нужно его простить, и очень надеялся, что останется неразгаданным сам ход его мысли.

— Да, Эрик, конечно, — произнесла она, нежно касаясь его волос. В этом прикосновении были беспредельная любовь и ласка. — Давайте лучше отправимся к этому богатому индейцу, — сказала Дульчи, выговаривая слова медленно и осторожно, словно ребенок, упражняющийся в правильном произношении.