Лиза Альтер - Непутевая

— Действительно.

— Извините, но я хотела бы спросить о моем реферате. Я так старалась!

Она небрежно махнула рукой.

— Неважно. Потом поймете. У вас, мисс Бэбкок, замечательная способность приспосабливаться к обстоятельствам — что-то вроде защитной окраски, так сказать. Вы обязательно освоите философскую систему доказательств, когда поймете, чего вам хочется.

— Вы на самом деле так думаете? (Я могла одеться, как мисс Хед, но начать думать, как она? Это совершенно другое…)

— Конечно. Вы звонили родителям?

Я нахмурилась.

— Мисс Бэбкок, — улыбнулась она. — Неужели вам так нравится мелодрама?

— Я звонила им.

— И помирились?

— Кажется, да.

— Отлично! — Она вздохнула и налила себе вторую чашку. Я протянула свою. — Я помню, как тоже ссорилась с родителями, — проговорила она и сняла очки. Глаза были голубые, близорукие и влажные. — Тогда это казалось очень важным. Но они умерли.

(Чтобы мои неукротимые родители умерли? Да никогда! Они покроются ржавчиной, но не умрут.)

— Из-за чего вы ссорились?

Мисс Хед рассеянно посмотрела в окно, на котором зимнее солнце нарисовало таинственные узоры. Почти до середины окна свисали огромные сверкающие и переливающиеся сосульки.

— Из-за чего вы ссорились? — повторила я. Она вздрогнула.

— Ах да. Ну что ж… Я, как и вы, мисс Бэбкок, выросла в маленьком городке — Моргане, штат Оклахома.

— Вы шутите? У вас же нет акцента.

— Не забывайте: я уехала оттуда много лет назад. Мой отец бурил скважины, но — увы! — не с нефтью, а с водой. У нас была маленькая школа, и я жила обычной жизнью провинциального городка. Но почему-то — сама не знаю почему — я всегда мечтала о женском университете. Но сама мысль об этом была невыносима для моих родителей. У них не было денег, чтобы отправить меня учиться. Моя юность пришлась на времена Депрессии. Несколько лет я выписывала каталоги лучших учебных заведений. Я прятала их в туалете и иногда запиралась там и мечтала, как стану студенткой.

Я переписывалась с одним университетом и даже добилась предложения стипендии. У них тоже была географическая квота, — улыбнулась она. — Но родители… Они не понимали меня. «Почему бы тебе не выйти за хорошего парня и жить как все нормальные девушки Оклахомы? Зачем куда-то лететь?» (Когда она заговорила о родине, я явственно услышала своеобразный восточный акцент и гнусавый выговор жителей Оклахомы. Забавно!)

Вот из-за этого мы и ссорились. Победу одержали они. Я отказалась от стипендии в Вассаре и тайком написала в Эмори, Атланту — только потому, что Атланта была не так далеко. Из Эмори прислали предложение на стипендию, и я согласилась. Но никакие аргументы не действовали на моих родителей; степень доктора философии их совершенно не интересовала, и так мы ссорились, пока они не умерли.

— Но почему?

Она пожала плечами.

— Осмелюсь предположить, они просто мечтали о зяте и внуках. У меня был друг — со степенью по химии, — и его отправляли воевать за океан. Он хотел жениться на мне и зачать ребенка, но я как раз готовилась к поступлению в Колумбийский университет и отказала ему. В то время это было верхом бессердечия. Особенно в глазах моих родителей. Его убили. В Бельгии. Но это к делу не относится.

Я недоуменно уставилась на нее: если то, что ее любимого убили в Бельгии к делу не относится, то что же тогда относится?

— Все родители считают своих отпрысков продолжением самих себя. Если дети выбирают иной путь, они отвергают их и не могут простить такого оскорбления. Но что делать этим детям? — Она печально улыбнулась. — Что делать? Мы все в ловушке.

Я пила чай и радовалась тому, что обнаружила новые, совершенно неожиданные черты у своей наставницы.

— Но если ваши родители были бедны, откуда этот фарфор? И остальное?

— От родственников матери. Остатки былой роскоши. Мать очень любила все эти вещи. Отец не отличал уотерфордский хрусталь от уэлльского стекла с виноградными гроздьями. И не хотел отличать. Помню, он вечно сидел на кухне в своей грязной тенниске и дразнил мать, поднимая огромными ручищами один из бокалов и притворяясь, что хочет его разбить. Мать плакала, умоляла его поставить бокал на место, называла невеждой, болваном и как-то еще, чтобы побольней обидеть. Он и сам понимал, что мать вышла замуж за человека, занимавшего более низкое положение в обществе. Он ставил бокал на место, потом вскакивал и бил ее по лицу. Она проклинала его, а он кричал: «Вспомни, Мод, как тебя трахали твои прекрасные дружки! И ни один не женился! Вспомни!» А она шипела: «Ребенок, Раймонд! Здесь ребенок!» Я в таких случаях старалась спрятаться где-нибудь за креслом. Она била его кулаками по мощной груди, а он — красный, с налитыми кровью глазами — хлестал ее по щекам. И оба плакали. Потом он тащил ее в спальню, запирал дверь, и через несколько часов они выходили: она — величавая и чопорная, а он — ласковый и покорный.

Я зачарованно смотрела на мисс Хед. Во время этого психологического стриптиза ее оклахомский акцент стал так же заметен, как мой теннессийский.

— Но я добилась своего, — весело закончила мисс Хед. — Сбежала от этого кошмара. И ты тоже можешь добиться. Просто нужно правильно распределить свои силы, так сказать.

Неожиданно все встало на свои места: мисс Хед просто отождествляла меня с собой. Я была дочерью, которой у нее никогда не было. Она хотела вылепить меня по своему образу и подобию — как когда-то ее родители. Я не могла понять, льстит мне это или чем-то угрожает. Я не знала, хочу ли преподавать и девять лет работать над одной книгой. Но с ее стороны было очень мило предполагать у меня такое желание.

— Но между нами есть разница, — твердо сказала я. — Вы очень хотели учиться, а я — нет. Меня затащил сюда отец. Правда, теперь мне здесь нравится. — О другом отличии я не сказала: майор был до неприличия богат, и в один прекрасный день я тоже стану богата. Если, конечно, переживу его. Кроме того, я не жила во времена Депрессии, чтобы бежать из дома. Мои родители не были такими откровенными мазохистами, как ее.

— Иногда самые страстные последователи выходят из новообращенных, — очень тихо проговорила она, не поднимая глаз от своей чашки, словно читала там мое будущее.

Я целиком окунулась в учебу. Вставала в семь утра и завтракала — вареные яйца, кофе и апельсиновый сок — в полупустом кафетерии. Потом все утро занималась, сбегав только в тот же кафетерий на ланч. И снова — до вечера — занятия в библиотеке. Два дня в неделю — в лабораториях химии и физиологии. После ужина я возвращалась в свою комнату и снова занималась до полуночи. По выходным позволяла себе спать до девяти, зато потом занималась допоздна, сделав только один перерыв на обед. Я жила как монахиня.