Наталья Калинина - Любимые и покинутые

И тут до меня донесся звон колокольчика — это отец Юлиан просил меня прийти к нему. Он редко тревожил меня по ночам, жалея мой девичий сон. Значит, сейчас ему было совсем худо.

— Позвольте мне встать, — сказала я Тадеушу. — Мне кажется, у отца Юлиана начался приступ.

Я села в кровати, ожидая, когда он встанет, чтобы я могла опустить на пол ноги. Наши губы оказались совсем рядом, и мои непроизвольно потянулись к его губам…

Я слышала настойчивый звон колокольчика отца Юлиана, но не могла пошевелить даже пальцем руки. Мне казалось, что вокруг нас плещутся теплые сияющие волны моря, и мы куда-то плывем по ним.

Я почувствовала, как рука Тадеуша скользнула за вырез моей ночной рубашки, как его горячие пальцы ласкали мне грудь.

И вдруг он отшатнулся от меня с глухим протяжным стоном и схватился за голову. Мне тоже стало стыдно того, что я делаю. Я схватила со стула халат и босиком кинулась в комнату к отцу Юлиану.

Старику было совсем худо — последнее время у него часто случались сердечные приступы. Он тяжело — со свистом — дышал и пытался разорвать на груди рубашку. Я быстро набрала в шприц (он всегда был у меня под рукой) камфору и дрожащими от чувства вины руками проколола иглой толстую дряблую кожу старика. Потом стала массировать ему грудь. Скоро отцу Юлиану полегчало, он раскрыл глаза, сказал: «Бедное дитя. Прости». И у меня брызнули из глаз слезы. Я сидела с ним целый час, пока его дыхание не стало совсем ровным. Тогда я выключила свет и на цыпочках вышла в коридор.

И тут меня охватил ужас. Я боялась идти к себе, ибо знала, что, если Тадеуш там, грех неминуем. Общение с отцом Юлианом сообщило мне заряд благочестия, но по мере того, как я приближалась к своей комнате, он терял силу.

«Иисусе, сделай так, чтобы я сегодня не совершила греха, — мысленно попросила я. — Пускай его не будет в моей комнате».

А сама втайне надеялась, что он ждет меня там.

Не зажигая света, я подошла к своей кровати и скользнула под одеяло. Прислушалась. Тихо. В приоткрытое окно вливался густой и терпкий запах хризантем. В нем было столько чувственности. Я с головой накрылась одеялом.

Проснувшись на рассвете, я вдруг почувствовала необычайный прилив любви к Господу нашему Иисусу и мысленно произнесла молитву. Я попросила у него силы и стойкости духа и, полная решимости побороть в себе греховные помыслы, заснула крепким безмятежным сном.

— Юстина, — слышала я сквозь сон, — проснись же, Юстина. Ты опоздаешь к утренней мессе. Вставай, дитя мое.

Я открыла глаза. Передо мной стоял отец Юлиан в своем атласном стеганом халате черного цвета и ласково мне улыбался.

— Спасибо тебе, Юстина — сегодня ночью ты вырвала меня из когтей смерти. Мне так страшно умирать, Юстина.

— У меня болит голова, — неожиданно для самой себя сказала я. — К тому же, кажется, жар. Наверное, я не смогу пойти на мессу.

— Бедняжка. Я сейчас согрею тебе молока с медом. Не ходи, ни в коем случае не ходи — на улице собирается дождик. Я сейчас закрою окно и включу отопление.

Я провалялась в постели до полудня. Мысленным взором я видела (я точно знала, что вижу именно так, как оно есть) отца Антония, напрасно отыскивавшего взглядом в толпе прихожан меня. У него был очень растерянный вид, и несколько раз во время проповеди ему изменял голос. Потом я встала, расчесала перед зеркалом волосы и уложила их в высокую прическу, которую делала всего раз в жизни — на выпускном балу в колледже. Я знала, что отец Антоний непременно придет. Более того, мне казалось, что от меня к нему протянулись незримые, но очень прочные нити, благодаря которым я могу руководить каждым его шагом.

Я не спеша занялась обедом — это было несложным и даже приятным занятием, тем более, что два раза в неделю посыльный доставлял нам из лавки свежие продукты, которые я заказывала по телефону. Я запекла курицу, приготовила салат из свежих огурцов, намазала красной икрой половинки крутых яиц. По воскресеньям и другим праздничным дням мы с отцом Юлианом обедали в столовой, и я ставила сервиз мейсенского фарфора и серебряные приборы.

— У нас не найдется бутылочки рейнского муската? — спросил отец Юлиан, зайдя на кухню. — Мне кажется, сегодня обязательно придет к обеду отец Антоний. Ты не помнишь, Юстина, я не забыл пригласить его вчера?

— Кажется, не забыли, — сказала я и выронила нож. — Муската у нас нет, но осталось две бутылки «Liebfraumilch» [3] «Молоко любимой женщины» — сорт сухого белого вина. .

— Отлично, — сказал отец Юлиан. — Ты, кажется, чувствуешь себя получше. Ничего, вино окончательно выгонит из тебя все хвори. Прошу тебя, надень к столу то платье в горошек. Ты в нем очень красивая.

Отец Юлиан был настоящим эстетом и, несмотря на свой духовный сан, умел воспринимать жизнь во всем ее многообразии. Теперь мне кажется, что он наверняка влюблялся в молодости, и не только платонически, однако с возрастом стал благочестив и душой и телом.

По настоянию отца Юлиана я накрыла стол на три персоны и пошла переодеться к обеду. Едва успела закончить свой туалет, как раздался звонок в дверь. Отец Юлиан сам впустил гостя и провел в столовую.

Вино моментально ударило мне в голову. Я совершенно забыла про свое намерение держаться подальше от отца Антония — наоборот, меня так и тянуло поближе к нему. Подавая блюда, я наклонялась через плечо отца Антония, и он каждый раз поворачивал голову и смотрел на меня.

К чаю отец Юлиан попросил подать любимый им малиновый ликер. Он был очень крепок, и я окончательно опьянела. Кажется, отец Антоний тоже.

— Я не могу без тебя жить, — сказал он мне, когда отец Юлиан на несколько минут покинул столовую. — Давай убежим куда-нибудь. У меня есть родственники в Австралии. Ах да, конечно, мы должны сначала пожениться. Ты согласна стать моей женой?..

Кажется, я кивнула — не помню. Тут в комнату вернулся отец Юлиан и сказал:

— Я пойду прилягу, а ты, Юстина, развлекай гостя. Дорогой Тадеуш, я бы на вашем месте пригласил Юстину на прогулку или в кинематограф — она такая домоседка. А это в ее возрасте вредно.

Мы остались вдвоем.

— Ах, Юстина, — сказал отец Антоний, — я больше не буду противиться своей страсти, ибо это совершенно бесполезно. Я знаю, у многих священников есть любовницы, кое у кого даже незаконнорожденные дети. Но они все равно не слагают с себя сан. Я так не могу. Мне противны обман и двоедушие. Невозможно служить Богу и женщине одновременно. Я сегодня же поговорю с отцом Юлианом… Хотя нет — мне стыдно смотреть в глаза этому почтенному человеку. Мы с тобой обвенчаемся тайно и уедем отсюда. Я напишу письмо Папе Римскому с просьбой заступиться за меня перед Господом… Ах, Юстина, что мне делать, что делать? Ведь я обещал отцу, что до конца жизни сохраню верность Богу. Как я могу нарушить обещание?..