Тереза Крейн - Райский уголок

Он схватил ее за узкие запястья и крепко сжал, чтобы она почувствовала боль, потом с силой опустил ее руки вниз и завел ей за спину, прижимаясь к ней. Она не сопротивлялась и не протестовала. Он увидел, как сверкнула полоска белых зубов между огненно-красными губами, и грубо поцеловал их, сознавая, что причиняет боль. Худощавое сильное тело, казалось, было готово вдавиться в него.

Из близлежащего дока донесся мелодичный гудок судна, покидающего верфь во время прилива.

Рейчел узнала о смерти Салли лишь на следующий день, почти через сутки после трагедии. Ей сообщил отец, в напряженном голосе которого она ощутила горе. Она могла представить себе, что он чувствует сейчас, потеряв женщину, которую когда-то любил. Однако она заметила, что даже в этой чрезвычайной ситуации он не поинтересовался, где она была в тот день и ту ночь, когда он пытался связаться с ней. Она тоже умолчала об этом.

— О, как это ужасно! Умерла? Салли? Не могу в это поверить!

— Никто не может в это поверить…

Рейчел сбросила туфли. На ней все еще было легкое, золотисто-зеленое платье из шифона — теперь уже ни на что не годное, — которое она надела вчера вечером, собираясь на вечеринку, превратившуюся в своего рода оргию. Впрочем, это никого особенно не удивило. Она чудом избежала ареста, благодаря собственному инстинкту с одной стороны, и знанию местности — с другой. Она висела на волоске. Еще пара минут — и все сложилось бы иначе. Голова разламывалась от боли, изо рта пахло как из сточной канавы. Рейчел посмотрела на себя в зеркало. Одна серьга потерялась. Она была совершенно разбита. От пережитого потрясения ее лицо побледнело и осунулось. В какой-то миг она увидела себя через много-много лет, совсем старой, и отвернулась от зеркала.

— Как это произошло?

— Фиона сказала, что она свернула в сторону, чтобы не наехать на собаку, и столкнулась со встречным грузовиком. — Бен Пэттен пытался взять себя в руки, и ему удалось овладеть своим голосом. — Смерть наступила мгновенно.

— О, па! — Понимание того, что он сейчас говорил, только теперь начало проникать в ее сверхобостренное сознание. До этого момента она была погружена в собственные мысли. Неожиданно слезы хлынули ручьем. Она не могла говорить, лишь беспомощно качала головой. — Салли, — произнесла она наконец, — из всех людей…

— Да, — послышался тихий ответ.

Спустя много лет она вновь услышала голос матери — слова, которые она не могла забыть и которые никогда не осмеливалась произнести вслух. Интересно, помнит ли их отец так, как помнила она, слог за слогом, даже интонацию, с которой они произносились — полную злобы и одновременно торжествующую.

— Я знаю! Я все знаю о тебе и Салли Смит! Я могу назвать дни и часы…

— Па… — начала было она, но остановилась. Ее отец не был экспансивным человеком. Сдержанность, которой он окружал и защищал себя все эти годы, трудно было преодолеть. — Ты хочешь, чтобы я приехала? — спросила она.

Некоторое время он был в нерешительности.

— Нет, милая. Благодарю тебя, но в этом нет необходимости. В любом случае, мне придется уехать примерно через час. Поэтому в твоем приезде нет смысла.

— Ты… с тобой все в порядке? — Она хотела сказать вовсе не это, но нашла лишь эти слова, совсем не подходящие для того, чтобы выразить все, о чем она думала, что накопилось в ее душе за все прошедшие годы.

В те несколько секунд, что последовали за ее вопросом, у Рейчел неожиданно возникло ощущение, что отец на грани нервного срыва. Однако когда он ответил: «Да, моя дорогая. Я в порядке», его голос был твердым, как всегда, и ощущение тревоги пропало.

Повесив трубку, она долго стояла, склонив голову, до боли прижав пальцы к глазам и стиснув зубы, чтобы не расплакаться. В далеком-далеком детстве Салли Смит была для нее матерью, другом и старшей сестрой. С тех пор, как Салли переехала на север и впоследствии вышла за Эдди Брауна, их отношения стали значительно менее близкими. Но ни один ребенок не забудет искреннюю доброту и веселый смех. Тем более ребенок, сознание которого отягощено непосильной для него ношей.

— К черту все! — сказала Рейчел с несчастным видом. — Проклятье!

Так много слов не сказано. Столько добрых дел не отплачено. Теперь уже слишком поздно.

Эта мысль породила другую, которая сковала ее, заставив отодвинуться в тень ее собственное потрясение. Мысль, от которой поблекло ее собственное горе.

Тоби.

Без раздумий она потянулась к телефону.

В трубке долго звучали гудки, прежде чем кто-то ответил на ее звонок.

— Дом Смитов! Алло? — Голос был столь пронзительным, что у нее чуть не лопнули барабанные перепонки.

— Добрый день. Мистер Смит дома?

Наступила неловкая пауза.

— Боюсь, его нет. Нет.

Рейчел старалась говорить сдержанно.

— А миссис Смит? Она дома.

— Э-э-э… да, дома. Что ей сказать? Кто спрашивает?

— Рейчел Пэттен.

Трубку с шумом положили. Несколько минут было тихо. Затем Рейчел услышала быстрые шаги по деревянному полу. Казалось, она почти бежала.

— Рейчел? — Голос Дафни был напряженным и слегка запыхавшимся.

— Дафни, это я… Ты слышала о Салли?

— Да. Просто ужасно!.. Всегда кажется, что такое может произойти с кем угодно, только не с тобой.

— Ты права… Дафни, я хотела узнать, как воспринял это Тоби? С ним все в порядке? Они с Салли были близки одно время. Должно быть, он ужасно переживает… — Ей пришлось ждать ответа довольно долго. — Дафни? Алло?

— Я не знаю, что тебе сказать…

— Извини?..

— Я не знаю, как он это воспринял. — Дафни говорила очень тихо, до Рейчел едва доносились ее слова. — Он ушел. Сразу, как только позвонила Фиона. И не вернулся домой.

— Что значит, не вернулся? А где он?

— Не знаю. Я подумала… когда Паркер сказала, что звонишь ты… возможно, ты сообщишь, что он у тебя.

Мысли перепутались в голове Рейчел. Ее потрясенное сознание работало медленно, но все-таки работало.

— Ты хочешь сказать, услышав о случившемся, он ушел и не возвращался?

— Да.

— Давно?

— Вчера, примерно в это же время. О, Рейчел, я так беспокоюсь за него…

Дафни не спала ни днем ни ночью. Ее одолевали кошмары, тревога за Тоби и страх. Страх за неродившееся еще дитя, о котором Тоби ничего не знал. Она боялась, что ее переживания подвергнут ребенка еще большему риску, который, как трезво замечали доктора, и без того уже существовал. Она провела бессонную ночь, вслушиваясь в каждый звук на улице и ловя каждое движение, каждое малейшее изменение внутри себя. Во время этой второй, такой важной для нее беременности она утратила присущее ей природное спокойствие и разумную практичность. Потеря ребенка сильно подействовала на Дафни, но ей пришлось переживать страдание в одиночестве. Отец и муж выразили свое разочарование и, в какой-то степени, жалость. Она не оправдала их ожиданий. Бремя ответственности за случившееся и истинное горе обрушились на Дафни, и некому было поддержать ее. Она испытывала чувство вины, хотя доктора вновь и вновь убеждали ее, что выкидыш не был ее виной. Когда она поняла, что в ней зародилась новая жизнь, то не могла сказать, какое чувство посещало ее чаще — страх или исступленная радость. Никогда прежде Дафни Андерскор не приходилось оказываться в подобной ситуации. Ей приходилось бороться то с одним, то с другим из этих диаметрально противоположных состояний. До сих пор, пока жизнь шла своим чередом, без резких перемен и опасных неожиданностей, она ревностно оберегала свою тайну и ей удавалось сохранить характерное для нее чувство самообладания. Но последние двадцать четыре часа подвергли ее мучительному испытанию.