Джон Пэрис - Кимоно

Она должна была намекнуть, что иностранец никогда не избрал бы японскую девушку просто из любви к ней. Затем, в удобный психологический момент, имя Яэ Смит должно было засиять в уме Асако ослепительным блеском.

Асако посещала своих японских родственников почти ежедневно. Ее уроки японского языка проходили блестяще, потому что первые шаги в этой области легки. Новая жизнь привлекала Асако, любящую все новое, а ее странность удовлетворяла ее детскому интересу к невероятному. Требовательные духи ее родителей пробудили в ней потребность в родном доме, которая таится в каждом из нас, любовь к старым семейным вещам, окружающим нас, сознание наследственности и традиции. Она устала от отельной жизни; и она развлекалась, играя в японку с кузиной Садако так, как ее муж играл в теннис.

Ее любимым убежищем был маленький чайный домик посреди тростников на краю озера, который казался таким закрытым со всех сторон. Здесь обе девушки упражнялись в практическом изучении языков. Здесь они примеряли одежды одна другой и болтали о своей жизни и планах. Садако имела более развитый ум, но Асако больше слышала и больше видела; поэтому они шли наравне, голова в голову.

Часто сталкивались между собой противоположные понятия кузин о пристойности. Асако сразу заметила, что, по понятиям японцев, непосредственная задача брачной жизни — производить детей так быстро и стремительно, как только возможно. У ней уже спрашивали о детях Танака, приказчики в лавках. Даже половые способности ее любимцев-собак обсуждались с беззастенчивой свободой.

— Так жаль, — говорила кузина Садако, — что вы не имеете ребенка. В Японии часто разводятся с женой, если у нее нет детей. Но, может быть, это вина мистера Баррингтона?

Асако смутно желала иметь детей в будущем; но в общем она была довольна, что их появление замедлилось. Прежде еще столько надо было сделать и повидать. Ей никогда не приходило в голову, что отсутствие детей может быть «виной» ее или ее мужа. Но кузина продолжала безжалостно:

— Много таких мужчин. Потому что из-за болезни у них не бывает детей.

— Какой болезни? — спросила Асако удивленно.

— Много мужчин имеют болезнь, которую они получили от дурных женщин, от «йоро». Тогда у них не бывает детей или они заражают своих жен. Этих вещей очень боятся в Японии.

Асако вздрогнула. Эта прекрасная страна ее отцов, казалось, полна злых духов, как сновидения ребенка.

В другой раз Садако спросила с большой неуверенностью и опустив глаза:

— Я хотела бы узнать о… поцелуях.

— Как по-японски поцелуй? — засмеялась Асако.

— О, совсем нет такого слова, — утверждала Садако, смущенная развязностью кузины, — мы, японцы, не говорим о таких вещах.

— Значит, японцы не целуют?

— О нет, — сказала девушка.

— Никогда? — спросила Асако недоверчиво.

— Только когда они совершенно одни.

— Тогда, если вы видите, как иностранцы целуются в обществе, вы думаете, что это очень неприлично.

— Для нас это отвратительно.

Это в самом деле так. Иностранцы целуются до такой степени неосмотрительно. Они целуются при встрече, целуются при прощании. Они целуются в Лондоне, целуются в Токио. Целуют без разбора своих отцов, матерей, жен, любовниц, кузин и теток. Каждый поцелуй вызывает нервную дрожь у наблюдателя-японца, какого бы пола он ни был; он поражен так, как если бы перед ним открыто проделали неприличный жест. Потому что поцелуй — распускающаяся почка нашей симпатии — вызывает в нем с непосредственной и детальной ясностью представление о другом акте, с которым он, по его понятию, неминуемо связан.

Японцы находят извинение для наших поцелуев в нашей невоспитанности, в нашем незнании, совершенно так, как мы извиняем грязные привычки туземцев. Но все же они смотрят на поцелуй как на неоспоримое доказательство низкого уровня нашей нравственности, как на знак развращенности даже не отдельных индивидуумов, а всей нашей цивилизации.

— Иностранцы целуются слишком много, — говорила кузина Садако, — это нехорошо. Если бы у меня был муж, я всегда бы боялась, что он целует кого-нибудь еще.

— Вот почему я так счастлива с Джеффри, — сказала Асако, — я знаю, что он никогда никого не полюбит, кроме меня.

— Опасно иметь такую уверенность, — загадочно ответила кузина, — женщина создана для одного мужчины, но мужчина создан для многих женщин.

Асако, наряженная в японское кимоно, внешне такая же японка, как и ее кузина, сидела в чайном домике Фудзинами. Она немного усвоила из урока чайных церемоний, при котором присутствовала. Но поразительная чистота и достоинство учительницы, дочери важной семьи, павшей в тяжелые дни, произвели на нее впечатление. Она хотела бы приобрести это спокойствие осанки, медленные, грациозные движения рук, строго размеренную речь. Когда учительница ушла, она начала подражать ее жестам со всей серьезностью человека, восхищенного другим.

Садако смеялась. Она предположила, что кузина дурачится. Асако же думала, что забавляет ее своей неуклюжестью.

— Я никогда не буду в состоянии сделать это, — вздохнула она.

— Но, конечно же, вы сможете. Я смеюсь потому, что вы так походите на Кикуйе-сан.

Кикуйе-сан была их учительница.

— Если бы я только могла поупражняться сама! — сказала Асако, — но в отеле это невозможно.

Обе стали смеяться над неудобствами совершения этих изящных обрядов старой Японии в переполненной мебелью гостиной «Императорского отеля», причем Джеффри будет сидеть сзади в своем кресле, попыхивая сигарой.

— Если бы у меня был маленький домик, как этот, — сказала Асако.

— Почему бы вам не нанять какой-нибудь? — предположила кузина.

— В самом деле, почему?

— Мысль показалась ей откровением. Так думала Асако и в тот же вечер изложила свой проект Джеффри.

— Разве не приятно было бы иметь собственный японский домик, такой маленький, прямо кукольный? — настаивала она.

— Ну да, — согласился ее муж утомленно, — это была бы большая игрушка.

Мистер Фудзинами был восхищен дипломатическим успехом дочери. Он понимал, что этот проект найма японского дома означает дальнейшее разделение мужа и жены, дальнейшие шаги по пути обретения блудного дитяти. Потому что он уже начинал смотреть на Асако с родственным чувством и оплакивать ее положение жены грубого чужестранца.

Мисс Садако вовсе не находилась под влиянием таких альтруистических чувств. Она завидовала кузине. Завидовала ее деньгам, ее свободе, ее откровенному счастью. Она часто думала об отношениях японских мужей и жен, и чем больше думала, тем больше завидовала счастливой брачной жизни Асако. Она завидовала ей женской завистью, стремящейся повредить и обокрасть. Она хотела отомстить за собственную неудачу, и, заставив страдать свою кузину, она думала сгладить собственную печаль. Кроме того, сама по себе интрига интересовала ее, обещала наполнить ее праздное существование и занять ее беспокойный ум. Привязанности к Асако у нее не было никакой; она и вообще не питала привязанности ни к кому. Она была типом современной японской женщины, результатом долгого унижения, браков без любви и внезапного интеллектуального освобождения.