Джон Пэрис - Кимоно

Вся окрестность была полна шумом потока, тяжелым шлепаньем дождевых капель, задержавшихся на листьях, и грохотом дальних водопадов.

Какое облегчение вздохнуть опять полной грудью и какая радость убежать от мучительных улиц и игрушечных домиков, от переутонченного изящества токийских садов и утомительной для глаза мозаики рисовых полей в природу дикую и величественную, в землю лесов и гор, напоминающую о Швейцарии и Шотландии; а звучащий совершенно по-западному крик фазанов был музыкой для уха Джеффри!

Двухчасовой подъем внезапно кончился, и началась ровная песчаная дорога, обсаженная березами. В стороне, у чайного домика, за низеньким столом сидел мужчина. На нем были белые брюки, сюртук цвета маиса и шляпа-панама; все новенькое, с иголочки. Это был Реджи Форсит.

— А, — воскликнул он, — мой милый старина Джеффри! Я страшно рад, что вы приехали. Но вы должны были привезти с собой и миссис Баррингтон. Без нее кажется, что вам очень многого недостает.

— Да, это совсем особенное чувство, и очень неприятное. Но вы знаете, жара в Токио совсем испортила меня. Мне просто необходимо было уехать. А Асако так занята теперь своими новыми родными, японским домом и всякими вещами в этом роде.

В первый раз Реджи показалось, что он уловил в тоне голоса друга то, что он ожидал услышать раньше или позже, что-то обескураженное, — слово пришло ему в голову позже, когда он создавал музыкальный этюд, названный им «Дисгармония любви». Джеффри казался бледным и утомленным, он задумывался. Как раз пора было ему приехать в горы.

Они приблизились к озеру, просвечивающему между стволами деревьев. Дорожка вела налево, через мостик деревенского вида.

— Это дорога в отель. Яэ здесь. А там дальше русское, французское и британское посольства. Это будет с полчаса отсюда.

Маленькая дача Реджи была в нескольких минутах ходьбы, в противоположном направлении; потом два японских отеля, казавшиеся, со своими отодвинутыми стенами, скелетами домов, еще дальше лачуги, где продавалось съестное, иллюстрированные открытки, сухие бисквиты.

Сад дачи выходил к озеру, к каменной пристани. Дом совершенно скрывался за высокой изгородью вечнозеленых растений.

— Часовня Вильгельма Телля, — объявил Реджи, — неделя в милой Люцерне!

Это был японский дом, тоже скелет. От калитки Джеффри мог видеть его простую схему, открытую всем четырем ветрам, его скудную меблировку, беззастенчиво выставленную напоказ: внизу стол, софа, несколько бамбуковых кресел и пианино; вверху две кровати, два умывальника и прочее. Сад состоял из двух полосок тощей травы по обеим сторонам дома; и дорожка ступеньками сбегала к берегу озера, где была привязана маленькая парусная лодка.

Поросшие высоким лесом холмы исчезали в вечернем сумраке по ту сторону озера, покрытого мелкой свинцовой рябью.

— Что вы думаете о нашем горном домике? — спросил Реджи.

На печальных водах озера не было признаков жизни: ни лодок, ни птиц, ни даже острова.

— Ничего особенного, — сказал Джеффри, — но воздух хорош.

— Разве вам не нравится озеро? — возразил Реджи.

Несомненно, озера всегда были привлекательны для Джеффри, возбуждая в нем чувство природы, инстинкты спортсмена. Есть что-то ласкающее в этой плененной воде, романтичность моря без его неукротимости и ярости. Свежесть необитаемых островов, возможность целого мира под водами, рискованность доверять себя и все свое нескольким деревянным дощечкам — все это приятные ощущения, хорошо знакомые любителю озер. Он знает, кроме того, радость, с какой покидаешь берег, берег будничных забот и скучных, однообразных людей, и очарование необычной игры света, красок и отражений. Даже на Серпентине можно найти эту прелесть, когда птицы собираются стаями на деревьях острова Питера Пана. Но в этом озере Чузендзи была какая-то особая мрачность, отсутствие жизни, что-то заставляющее подозревать трагедию.

— Это не озеро, — объяснил Реджи, — это кратер старого вулкана, наполненный водой. Это одна из ран земли, залеченная и забытая, но есть в нем что-то таинственное, какое-то воспоминание бурно пылавших страстей, что-то пугающее, несмотря на красоту места. Сегодня вечером слишком темно и не видно, как это прекрасно. Местами озеро невообразимо глубоко, люди падали в воду и не показывались больше.

Вода была теперь почти синяя, густой, мрачной синевы с сероватым оттенком.

Внезапно, далеко влево, серебристые линии показались на поверхности воды, и в шумном смятении торопливо взлетела стая белых гусей. Они дремали у самого берега, и кто-то вспугнул их. Можно было смутно различить белую фигурку, похожую на язычок бледного пламени.

— Это Яэ! — воскликнул Реджи, и он зашумел нарочно, что было, видимо, условным знаком. Белая фигура задвигалась в ответ.

Реджи взял мегафон, принесенный, очевидно, для этой цели.

— Спокойной ночи! — прокричал он. — Завтра, в то же время!

Фигура заволновалась в ответ и исчезла.

На следующее утро Джеффри разбудил звон храмового колокола. Он вышел на балкон и увидел, что озеро и холмы ясны и чисты в желтоватом солнечном свете. Он упивался холодным дыханием росы. В первый раз после стольких тягостных и неприятных пробуждений он почувствовал веяние крыльев утра. Он благодарил Бога за то, что приехал сюда. Если бы только Асако была с ним, думал он. Может быть, она и права, устраивая японский домик только для них двоих. Они будут счастливее, чем среди мешающей им сутолоки отеля.

За завтраком Реджи получил записку от посла.

— О, проклятие, — сказал он, — надо идти и колотить два или три часа на пишущей машинке. Значит, придется отказаться от свидания. Но я надеясь, что вы замените меня, как бессмертный Сирано, идеал всякого солдата. Не возьметесь ли вы покатать Яэ на лодке часок-другой? Она будет очень рада вам.

— А если я утоплю вашу невесту? Я совсем не умею обращаться с парусами.

— Я покажу вам. Это очень легко. К тому же Яэ умеет это даже лучше меня.

Итак, Джеффри после короткого изучения всех манипуляций с парусами благополучно перевез своего хозяина в Британский залив, исключительное владение временного помещения посольства на противоположном берегу озера. Затем он обогнул Французский мыс, Русскую бухту и прибыл к лесистой пристани у озерного отеля. Там он нашел Яэ сидящей на скамье и бросающей камешки в гусей.

Она была в голубом с белым кимоно из бумажной материи — летней одежде японских женщин. Это очень дешевое и очень эффектное одеяние — такое чистое и прохладное в жаркую погоду. Шелковые кимоно скоро кажутся грязными, но это бумажное платье все время остается свежим, как будто оно только что из прачечной. Нитка фальшивых жемчужин обвивала ее темные волосы; а широкий темно-синий шарф закреплялся спереди старинным китайским яшмовым украшением.